Венчание со страхом
Шрифт:
— А, брось. Он отличный парень, Вадя. И сделал он все ради… В общем, была ситуация, когда не помогли бы никакие там ваши оперативные штучки — ни спецтехника, ни агентура там всякая. Нужны были только отважное сердце да благородная душа. Как в старинных сказках. Он и предъявил это — козыри на стол, как говорится, выложил. И выложил перед теми, вернее, перед той, которую он… Ну, в общем, достаточно слышать, как он ее имя произносит и как смотрит на нее, чтобы сделать соответствующие выводы.
— Как это он на нее смотрит? — Кравченко
— Дурак. Так же, как она смотрит на тебя, — Мещерский подавил тяжкий вздох. — А дело теперь окончательно запуталось. А надо же, начиналось все с хохмы: с негров, продавцов наркотиков, с моих дурацких переводов с языка барба. Эх, наркотики-наркотики, везде вы не позабыты: и в убийстве мальчонки, и тут… Началось все с хохмы, а кончится слезами.
— Да, если ВСЕ началось именно с того момента, а не чуть позже.
— Что ты хочешь этим сказать? Кравченко пожал плечами.
— Мне вообще-то вся эта ваша таинственная свистопляска с пещерными загадками до лампочки прежде была, но сейчас любопытно и мне, Серега. В этом деле накрутили всего много этакого ужасного, зловещего, как Катька любит выражаться, а оказалось — все пшик с." хвостиком: след, камни допотопные, мозги, черепушки;
Все это по твоему изящному афоризму: штрихи неизвестной нам драмы. И вот штрихи, считай, все стерлись. И что у нас осталось? Ну, ты же логик, давай выстраивай, как это… силлогизм, что ли? Дедукцию. Мещерский махнул рукой.
— А что осталось-то, Вадь? Ничего. Разбитое корыто да старухи. Откуда ушли, туда и пришли: снова к геронтофилу. Четыре убийства пожилых женщин. Геронтофилия — бр-р! Не переношу извращенцев.
Кравченко потянулся за новой пивной бутылкой.
— А если тут совершенно иной мотив? — спросил он вдруг.
— Какой?
Кравченко молча наполнил бокалы — высокие, чешского стекла, что недавно вошли в моду в столичных пабах. И рука его отчего-то дрогнула: пена обильно перелилась через край.
Глава 47
ВИЗИТЕР
Ту памятную ночь сотрудники отдела убийств проводили в весьма необычном для себя месте. О том, что в здании института в Колокольном переулке будет проводиться операция по задержанию особо опасного преступника, было сообщено самому узкому кругу лиц. Один из «посвященных» — директор института профессор Богданович, накануне вечером передававший сотрудникам милиции ключи и план институтского здания, скорбно выговаривал Колосову:
— Да, уважаемый, какая жизнь теперь пошла. Никогда ведь и в мыслях не держал, что такие ужасные события разыграются в этих стенах. Но трагическая смерть двух наших старейших сотрудниц… Однако все равно не могу поверить, что это сотворил кто-то из моих коллег. Может, вы все-таки ошибаетесь?
Начальник отдела убийств качал головой.
— Ну да, ну да, конечно. Вы знаете по этому делу гораздо больше моего. Такая трагедия, господи
— А что именно вы искали на Южном Урале, профессор? — полюбопытствовал Никита.
— Наша экспедиция вот уже десять лет работает в Иг-натьевской пещере, где открыто палеолитическое святилище. Там удивительные наскальные росписи, молодой человек. Наши предки, знаете ли, были очень талантливые люди. Гордость невольную иногда чувствуешь за них: как они ценили и любили жизнь! Я ведь сам специалист по пещерной живописи.
Колосов усмехнулся про себя: «Пещерная живопись, эх, старичок, словно с луны ты свалился к нам».
— По институту прошел слух, якобы Александр Николаевич отпущен из тюрьмы. — Профессор Богданович заглянул в глаза собеседнику: — Это правда?
— Да.
— Вот с этим вы не ошиблись, уверяю вас. Я знаю его добрых пятнадцать лет. Это исключительно порядочный человек. Ради науки ничего не пожалеет. Себя не жалел, как оказалось. Эти его эксперименты, конечно, — вопиющий факт, но… Прежде чем осуждать, это надо понять, молодой человек.
Никита снова кивнул, а сам подумал про воющего от боли шимпанзе в клетке.
Ночь ушла на основательную техническую подготовку здания. В ход был пущен почти весь арсенал оперативно-технического отдела главка. «Камеры должны быть расставлены так, чтобы он ни на минуту не уходил из поля нашего зрения хотя бы в коридорах, в вестибюле. С кабинетами сложнее, но тоже надо постараться, — объяснял Коваленко сотрудникам, устанавливающим спецаппаратуру. — Мы должны его видеть, а он даже не догадываться о нашем присутствии. Он очень умен, так что, ребята, делайте все, только не подведите».
— Никита, а что, если он сегодня не придет? — спросил Коваленко, когда они на пару с Колосовым осматривали зал черепов. — Что, вот так целую неделю куковать ночами будем?
— Потребуется — будем.
—А что, если он вообще не придет? Никита не ответил. — Ну ладно, — Коваленко направился к лестнице. — Сейчас половина четвертого. Ночь прошла, считай. Из Новоспасского первая электричка в четыре сорок. Оттуда дадут знать, если что. Там сегодня тоже никто не спит. Вахтерша-то, этот божий одуванчик, когда появится? В семь? А то, что она за уборщицу сегодня тут будет, это вещь вполне обычная?
— Вполне. Она с весны так подрабатывает, — откликнулся Колосов, по его лицу было видно, как он волнуется. — Приходит к семи, раньше, всех. Моет вестибюль и лестницу. Все сотрудники про это знают. И ОН тоже. Наверняка.
— Ну что ж, будем надеяться. Нашему бы теляти да волка… Эх!
Вахтерша баба Маша явилась без четверти семь. Отперла дверь главного входа своим ключом. Оглядела вестибюль из-под сдвинутых на лоб очков. Накануне ей сообщили, что в здании будут дежурить сотрудники милиции, и она теперь недоумевала: а где ж они, сердечные? Никого что-то не видно.