Венец Логоры
Шрифт:
– Ну, чего там оставалось-то?– мудро рассудила хитрая машина. С подчёркнутым подобострастием в елейном голосе.
Прыгун завис над коровой, что безмятежно тянула толстые губы к очередному пучку сыта и метнул энергетический луч встроенного подъёмника. Ухватил рогатую под брюхо – мягко, но надёжно. Корова, удивлённо выпучив круглые глаза, воспарила в зенит, от неожиданности обильно удобрив лесополосу под брюхом. Тяжёлым, провисшим выменем мотнула залихватски.
– Вот сейчас брякнуть бы тебя об землю, пакостное ты создание! – воскликнул осерчавший
– Му-у! – тут же отозвалась рогатая, заслышав знакомый голос и с надеждой налегая на протяжное, жалобное У.
– Вот тебе и У – по горбу! Отпустить бы тебя прямо отсюда, чтобы одно мокрое пятно осталось!
– А так и будет, – ненавязчиво сообщила машина. – При следующем толчке я её брюхом по всей дороге раскатаю.
– Ну так перейди в режим полёта, – неожиданно спокойно отозвался дед. – Пусть полетает по случаю. Специально-то её точно никто катать не станет. Смотри, главное, над людьми не пролетай. Оно, хоть и говорят, примета добрая, но не в коровьем же исполнении! Та ещё… птичка.
– А я вот чего не пойму, дед, – Ивану быстро наскучило разглядывать знакомый пейзаж. – Все, кроме нас, молоко в репликаторах производят, а мы зачем-то со скотиной возимся: кормим, поим, доим… Катаем вот даже! А ведь всего и работы – кнопку нажал и полна кружка. Ладно бы у нас аппарата не было! Так ведь есть. Стоит в углу, весь паутиной зарос. Волнуюсь, как бы не вылупилось чего из этого кокона.
– Наше молочко – эталон соответствия! – гордо пояснил дед. – Я тебе, кстати, в детстве рассказывал, память твоя дырявая. Планет-то эвон сколько, а молочко от живой коровы только на нашей получают. На всех остальных планетах его репликаторы производят. А как понять – молоко они тебе производят, или жидкость непонятную? С настоящим сравнить: и по вкусу и по составу. Больше никак. Вот с нашим и сравнивают!
Дед важно покачал головой и зажмурился, словно котик с полным брюшком.
– Ну, ещё и тех людей поить, кому богатство девать некуда. Им гордость не позволяет реплицированный продукт потреблять. Сюда летят, за свеженьким, а значит, бедность нам не грозит. Ну, а голод и не грозил никогда.
– Му-у…! – напомнила о себе производительница эталонного молока, но дед лишь прикрикнул через бортик.
– Помалкивай там! Лучше над своим недостойным поведением крепко задумайся. Эталонную говядину тоже мы производим!
Очень скоро показалось скопление миленьких, одноэтажных домиков; рядом – белые купола Административного комплекса. В официальном сокращении – Аплекс, меж своими – контора. В домиках расположилось многочисленное семейство управляющего, рядом вольготно раскинулось тщательно огороженное пастбище. По другую сторону – птичье подворье, прикрытое силовым полем, чтобы дурная птица в побег не пустилась. С дальнего краю – скотный двор да площадка с многочисленной, разнообразной техникой. Ничего особенного. Ванькино с дедом поселение точно так же выглядит. Административных куполов у них, понятно, нет – ну, да не очень-то и хотелось.
Справа мелькнула стремительная тень. Иван
– Все знают, что это машина и всё равно под птицу маскируют. Чего ради, а, дед?
– Ну ведь красивше! – пожал плечами тот. – Или лучше, чтобы тут железяка громыхающая таскалась?
– Не поспоришь. Хотя, железяки тоже забавными бывают. Особенно – громыхающие.
Машина плавно, чтобы уж вовсе не перепугать согрешившую скотину, затормозила над большим загоном, где лениво прохаживалось десятка два таких же чёрно-белых коров. На летающую подругу они внимания не обратили, так и продолжали перекатывать влажными ртами жвачку бесконечную, да мух лениво хвостами отгоняли. Неромантичные животные.
– Дед, ты чего натворил? – всполошился Иван, глядя как растворяется корова в массе себе подобных. – Как же мы теперь нашу-то узнаем?
– По глазам, – важно разъяснил дед непонятливому юноше. – Из них из всех она одна летала! И никогда теперь из её глаз романтика полёта не выветрится.
Пусть крыльев нет, но отчего-то,
Течёт и плавится душа.
И ощущение полёта,
Уж не оставит никогда!
Продекламировал, хоть и надтреснутым голосом, однако же с чувством; в чистое, голубое небо взор обратил возвышенный.
– Похоже, не отпустило ещё старого, – взгрустнул шёпотом Иван.
– Не-е, нормально всё, – успокоила его машина, громкости не убавляя. – Я это мракобесие уж который год слушаю! Без выходных и праздников.
– Ты хоть записывай, что ли, – подсказал машине Иван. – Духовное наследие, как-никак!
– Ополоумел, Ванюша? – возмутилась та. – У меня никакой памяти на его художества не хватит! И так всю оперативку загадил, рифмоплёт! Каждый вечер чищу.
Вздохнула сочувствующе, разъяснила непонятливому пареньку.
– А с коровой просто всё. У неё клеймо на ухе, посмотреть не трудно. Изгаляется над тобой старый, почём зря. В стихотворной форме.
– Филипыч !
Сочный, мужской голос заставил обернуться и Ваню, и деда. Старый и оскорбиться-то на машину как следует не успел. К ним, быстро и легко подошёл мужчина лет сорока: белобрысый, крепкий, улыбчивый. Легкомысленные, полотняные брюки и рубашка навыпуск солидности управляющему Сектором не придали, конечно, но он, похоже, к этому и не стремился. Лето же, в самый раз одёжка.