Венецианская блудница
Шрифт:
Из груди его вырвался стон, и лишь невероятным усилием Лоренцо не дал ему перерасти в вопль мучительной боли.
Что ты наделал, Пьетро? Зачем ты убил русского? Зачем лишил Лоренцо Байярдо этой последней отрады – мести? О, будь ты проклят. Истинно – stupido, stupido, stupido, и нет тебе другого имени!
Не желая больше видеть тупицу Пьетро, который уже подогнал гондолу к ступеням, чая награды, Лоренцо повернулся – и вновь вернулся в кабак, увлекаемый своими зрителями. Моряки и рыбаки желали непременно выпить со своим героем, жизнь которого они так славно отстояли!
Никто не оглянулся, никто не заметил, как черные воды канала вдруг дрогнули, разомкнулись и из них показалась человеческая голова.
Ночной пловец резким движением отбросил с лица налипшие волосы, огляделся – и, сильно выбрасывая руки, поплыл куда-то в темноту.
32
Узники и узницы
Плита скрипнула так, словно нипочем не желала отодвигаться.
– Ох, как заржавело! – раздался шепот, а в ответ – насмешливый голос:
– Да чего ты шепчешь? Здесь же нет никого, кроме, может быть, дьявола, который за нами подсматривает.
– Ох, синьор! – со вздохом отозвался первый голос. – Не надо, не надо! Еще накликаете!
Второй голос хмыкнул, но более ничего не говорил, пока раздирающий скрип плиты не прекратился.
– Хвала Мадонне, – сказал второй. – Все цело. А я уж встревожился… Ну, пойдемте.
Раздались звуки шагов трех людей и тихие реплики:
– Осторожно, не споткнитесь.
– Хорошо бы зажечь огонь.
– Нет, лучше зажжем в подземелье, когда плиты надежно скроют нас. Мало ли что… С некоторых пор я стал не в меру осторожен.
– И слава Мадонне, мой синьор!
– Тихо, тихо, дитя мое! Ступеньки скользкие. Мне было бы крайне прискорбно, если бы ты сломала свои красивые ножки именно теперь, когда удача так близка.
В ответ послышался негромкий вздох.
– Маттео! – позвал второй голос.
– Да, синьор? – отозвался первый.
– Когда, говоришь, ты был здесь в последний раз?
– Только третьего дня, синьор. Я здесь писал письмо синьорине Лю… ну, вы понимаете, кого я имею в виду.
– Это-то я понимаю. Не понимаю только, почему так сильно пахнет воском и дымом. Неужели этот спертый воздух так сохраняет запахи?
– Вы – человек ученый, вам виднее синьор…
Прошло несколько мгновений, во время которых слышны были только осторожные шаги да шелест одежды, а потом один из явившихся в подземелье скомандовал:
– Ну, все! Теперь зажжем свет! – И во тьме затеплился огонек.
Он был слишком мал и слаб, чтобы развеять тяжелый мрак, но его хватало, чтобы слегка осветить три фигуры: две мужских, высокую и согбенную, и женскую, безучастно стоявшую поодаль.
Высокий мужчина, подняв свечу над головой, озирался, словно бы силился проникнуть взором во все углы, надежно скрытые тьмой.
– Да полно вам, синьор Бартоломео! – воскликнул старческим, надтреснутым голосом Маттео. – Нету здесь никого, кроме нас да нечистой силы, а она лучше пускай сидит по своим углам.
– Ты прав, мой верный Маттео, – отозвался синьор Бартоломео. – Ну что же, открывай заветный тайничок!
Старик
– Да ты что, Маттео? – в сердцах воскликнул Бартоломео Фессалоне. – Что медлишь? Забыл, где плита?
– Забыл, синьор, – покаянно отозвался старик. – Пожалуй, я и не нашел бы без вас.
– Да… хорошенькое дельце! – почти испуганно пробормотал Фессалоне. – А я-то надеялся, что ежели обстоятельства сложатся совсем худо, скажем, попаду я в узилище, из коего бежать не будет возможности, ты сможешь купить мою свободу за эти бумаги. А ты и забыл, как до них добраться. Я же показывал тебе. Смотри, Маттео. Все кресты наклонены влево – только один вправо. Но заметно это, если только станешь вот здесь и будешь освещать плиту сверху. А чтобы не запутаться – она есть середина большого перевернутого креста, составленного из малых. Это же очень просто.
– Ну очень! – проворчал Маттео. – Ежели знаешь, то и впрямь просто.
Однако теперь он отыскал нужный камень и, сильно надавливая, обвел пальцем едва заметную выпуклость на нем.
Снова послышался скрип, и все трое вздрогнули. Было что-то жуткое в этом тихом, скрежещущем звуке.
– Изрядно же все заржавело! – попытался Фессалоне усмешкой отогнать подступавший кошмар. – В следующий раз нужно захватить масло и смазать пружины.
– Да разве же вам еще понадобится этот тайник? – с нескрываемым ужасом воскликнул Маттео, который явно чувствовал себя неуютно и с откровенным ужасом озирался на углы, заполненные густой тьмой.
– Мало ли что бывает в жизни, – философски проговорил Фессалоне и отважно сунул руку в темный зев тайника. – Ага, вот они. Все цело, хвала господу нашему, все цело! Конечно, я так и знал, что ни у кого не хватит хитрости разгадать эту загадку… Теперь и Лоренцо Анджольери, и состояние Байярдо – все в наших руках! Я скажу ему: «Дочь замуж выходит, нужно ей приданое, сами знаете, нельзя же ее так бросить, как башмак с ноги. Может, сторгуемся?» – и покажу ему эти бумаги, за которые он душу дьяволу отдаст, не то что деньги нам с тобой, дитя мое!
– Пусть лучше даст слово, что оставит нас в покое, – тихо сказала женщина. – Что мы больше не увидим его никогда в жизни, не услышим о нем, не узнаем от него никакого вреда!
– Разве что если ты его попросишь, – в сомнении проговорил Фессалоне – и тут же расхохотался, услышав ее исполненный ужаса возглас:
– Нет! Нет, никогда! Я не хочу его больше видеть никогда!
– Ладно, успокойся, – сказал Фессалоне. – Я все сделаю сам, ты же уедешь, когда захочешь. Так и бросишь на произвол судьбы старого отца?