Венецианский эликсир
Шрифт:
Монастырь казался таким милым местом. Здесь был один из лучших садов во всей Венеции. Что уж говорить о роскошных фруктовых деревьях! Монастырь больше напоминал провинциальный дом для увеселений, чем оплот веры. Терракотовые анфилады с арками белого истрийского камня вели к двум изящным крытым галереям, на одной из которых даже была оборудована лоджия. Из окон келий монахини видели церковный купол, возвышающийся над ними в гармоничном сочетании с апсидой и стоящей особняком колокольней. За южной стеной монастыря располагался широкий променад Riva delgi Schiavoniи площадь Сан-Марко. Соленый воздух приносил свежесть
Монастырь находился к югу от церкви. Когда подходило время, монахини тихо шли в церковь и располагались на зарешеченных галереях. Взглядом они упирались либо в угольно-черный мрамор пола, либо в «Святое собеседование» кисти Джованни Беллини. Кроме того, они могли удобно устроиться в деревянных нишах клироса, напоминая резные фигуры святых, наблюдающие друг за другом, и за пятью позолоченными стульями для дожа со свитой, который ежегодно посещал эту церковь.
Это было спокойное, размеренное существование, лишенное как тягот, так и разнообразия.
Такая жизнь была не по мне.
Когда родители отвезли меня в монастырь после случая с художником, я была вправе полагать, что подобное наказание носит временный характер и что через время, когда я покажу, какая я хорошая и примерная девочка, мне вернут привилегии и свободу, в полной мере воздав за уязвленное достоинство. Потому сперва я вела себя как дрессированный медведь, тихо и послушно. Мне было сложно сдерживаться, однако удавалось. Я собиралась во что бы то ни стало завоевать право вернуться домой. Скрасить горе мне помогали марципаны.
Но дни складывались в недели, а я все еще оставалась в монастыре Святого Захарии. Когда я представила, что могу никогда его не покинуть, он перестал казаться мне таким милым местом. Слыша звук ключей, поворачивающихся в замке, я непроизвольно морщилась. Я дрожала в тени высоких стен, которые раньше казались мне прохладным убежищем от венецианского солнца.
Я писала родителям, то извиняясь, то сетуя, то бранясь. Они не приходили навестить меня, как родители других монахинь. Я подозреваю, что вид моих страданий заставил бы их изменить решение. Всего лишь раз меня посетила мать, но я закатила такую истерику перед ней, что она убралась восвояси, кусая губы, не сказав ни слова. После этого я их больше не видела.
Однако я все равно надеялась, что они смягчатся. Как они могли оставить меня здесь?
Первым признаком того, что их решение было бесповоротным, послужило появление сундука с моим приданым. Когда разрисованный ларь поставили в моей келье, я легла на пол и расплакалась, поскольку они действительно решили, что я должна стать невестой Христа. Я откинула крышку, разглядывая роскошное приданое, которое собирали для меня много лет. Родители заменили цветастые шелка и белье такой же роскошной материей, но намного более скромных расцветок. Там была еще одна вещь — позолоченная шкатулка для моих белокурых волос.
Даже ребенком я не считала, что мои родители обладают мудростью. Теперь я начала подозревать, что они сошли с ума. Осознавали ли они, что творят, заточая меня в монастыре против моей воли? Неужели они не понимали, как дурно это может кончиться?
Я совершенно не чувствовала никакого желания посвящать жизнь Богу.
До того момента моим самым большим религиозным порывом была молитва Богу, чтобы он отменил воскресенье, самый
Под неусыпным присмотром матушки-настоятельницы меня сделали настоящей монахиней. Не простой послушницей, которые представляли собой низшую касту сестер, — их использовали для грязной работы, ели они только то, что давали в трапезной, и им всегда доставалось лишь темное мясо цыпленка. Бедные послушницы носили апостольники и власяницы, которые им выдавал монастырь. Они всегда прятали волосы под апостольником. А девочкам из богатых семейств, вроде меня, позволяли показывать кудри на висках, носить украшения (чего я не делала) и шелковые чулки. Мы приспосабливали привычки к моде.
Вы можете спросить, почему я решила принять постриг, если мне так не нравилось заточение в женском монастыре. Дело в том, что я видела, как обращаются с послушницами. Хотя я не собиралась остаток жизни провести в монастыре, мне казалось разумным дать эту клятву, чтобы жить там как можно лучше. Все девочки моего круга так поступали.
Подготовка к постригу весьма напоминала свадебные приготовления. Нас холили и лелеяли, нами восхищались. Царило оживление. У меня горела кожа, словно бы я была наполнена огнем. За дверью моей кельи слышалось беспрестанное хихиканье. Моя кровать была застелена белыми простынями. Я засыпала на них, ощущая вкус нежных пирожных, специально присланных мне с кухни. Когда я просыпалась, меня окружали внимательные улыбки, а почтительные пальцы развязывали завязки на моей ночной рубашке.
Я вышла замуж за Христа в экстазе, сотканном из сладкого вина.
Позже мне было горько, когда я видела в саду маленьких девочек, очарованных запахом миндаля и жженого сахара, поскольку знала, что монахини не могут свободно покидать обитель, а Господь никогда не создавал деревьев, на которых растут пирожные.
Отвар для женских дней
Две унции корня сельдерея, аира тростникового и восковницы по две драхмы; цедоарии, кубебы по полторы драхмы; мускатный орех, два скрупула; галанговый корень, райские зерна, по половине скрупула; ясенец белый, болотная мята, всего по пригоршне; варить в кварте воды и пинте или двадцати восьми унциях белого вина; процедив, добавить настойку шафрана (на патоке; одна унция); сироп лаванды стэхадской, три унции, перемешать.
Возбуждает новый оргазм в массе крови; если ввести в маточные артерии, раскрывает кончики сосудов.
Другим девушкам моего круга нравилась жизнь в монастыре.
Но не мне.
Я очень скоро поняла свою ошибку и сильно сожалела. Искушение Господне ненадолго задержалось в моем сердце. Более того, теперь, когда я приняла постриг, у моих родителей появился лишний повод оставить меня здесь навсегда. Я яростно укоряла себя за проявленную глупость. Как могла я быть такой наивной? Такой слепой?
Несмотря на высокий статус и уважительное обхождение, меня все раздражало. Я не могла там находиться. Я начала капризничать, вела себя как можно хуже. Меня силой водили к заутрене, на службы третьего, шестого, девятого часа, вечерню. Были назначены ответственные сестры, которые будили меня среди ночи к заутрене. Они сопровождали меня в церковь, постоянно распевая длинные песнопения, восхвалявшие непорочность.