Венецианский эликсир
Шрифт:
— Уходи! Уходи! Уходи!
От ее пронзительных возгласов можно сойти с ума.
Сильвия, с жалостью поглядев на девочку, встает и удаляется. Персонал заведения и другие посетители молча отворачиваются. Валентин следует за вдовой до выхода и аккуратно кладет ей в ладонь несколько монет.
— Мне очень жаль, Сильвия, — шепчет он и тут же осекается. На ее лице он видит циничное выражение.
Сильвия отворачивается и выходит на улицу, исчезая в толпе. Когда дверь закрывается за женщиной, Певенш прекращает верещать. Она кладет в рот большую конфету. Ее губы и часть волос вымазаны кремом. Она напряженно жует, бросая страдальческие взгляды
— Как прекрасно, что она ушла. Она отвлекала нас от еды. Я ей не понравилась. У меня нет друзей, ты же знаешь.
По случаю их прогулки Певенш облила себя какими-то ужасными духами, воняющими фиалками, и теперь ладонь Валентина тоже пахнет этой дрянью.
— Да, дорогая, — отвечает он. Она деловито кивает ему.
Валентин решает больше не повторять эксперимент с чаепитием.
В конце концов Валентин понял, что Певенш не в силах отвлечь его от мыслей о Мимосине Дольчецце. Напротив, тоска по актрисе породила в его голове разные неприятные мысли в отношении невинной девочки. Он понимает, что бедная юная Певенш не заслуживает его ненависти, и решает вести себя более расслабленно в ее присутствии, ведь никому не нужен старый брюзгливый опекун, тем более такой милой юной особе. Да, ради Певенш следует измениться, пока его разум не придет в равновесие, пока он снова не втянется в работу и не поймет, что актриса затеяла с этим политиком.
Он воздерживается от вопросов и ждет, пока придет Диззом и расскажет все важные новости. Каждый день, проходящий без новостей, является для него благословением. Ведь это значит, что ничего важного не происходит, ничего не случилось, актриса все так же невинна.
Но на шестой день он получает сильнейший удар. В конце длинного, нудного отчета Диззом мямлит:
— Я видел, как поутру лорд Стинтлей покидает ее покои.
Сердце Валентина Грейтрейкса с громким треском разламывается на части. Он гадает, услышал ли Диззом этот громкий треск.
Диззом продолжает:
— С ним разобраться?
У него раздутое лицо, как будто Валентин смотрит на него сквозь лупу. Валентин понимает, что этот эффект производят слезы, застилающие его взор. Он проводит кулаками по глазам, яростно растирая постыдную влагу.
Диззом с побледневшим лицом повторяет:
— Может, мы его того?..
Поведя плечом, он указывает на ловушки и различные приспособления, призванные нести непонятную и внезапную смерть. Он бросает по-отечески теплый взгляд на любимую игрушку, «взрывающиеся шары». Это стеклянные сферы размером с горошину, лежащие в банке, обмотанной шерстью, среди бутылок с быстродействующим ядом. Каждая из этих симпатичных малюток содержит полграна гремучего серебра. Если человек сядет на стул, под которым лежат четыре таких шарика, бедняга исчезнет во вспышке загадочного взрыва, как и сами шарики, не оставив никаких следов.
Но Валентин молчит. В его мозгу вихрем кружатся болезненные образы вперемешку с догадками по поводу происшедшего. Возможно, она накормила политика едой с большим количеством приправ, которыми так любила
Я уверен, что он к ней не прикасался. Мне бы потребовалось самому стать свидетелем этого, чтобы поверить.
Так больно и легко представить, как это происходит.
Валентин чувствует, как в горле накапливается желчь. Ему приходит в голову мысль, что подозрение подобно тошноте, которая возникает перед необходимым разрешением от рвотных масс. Тут та же дилемма — горькая ненадежность сомнения и надежды должна быть отброшена, каким бы болезненным ни был этот процесс, какой бы неприятной ни оказалась правда.
Он не в состоянии судить актрису за ее поведение, однако ему следует признать хотя бы голые факты. Лорд Стинтлей имел радость провести с ней ночь в том или ином качестве, и результат у этого может быть только один.
Его посещает дикая мысль вызвать Стинтлея на дуэль на Лустер-филдз или на Поле сорока шагов. Но он тут же понимает, что аристократ не обязан принимать вызов от человека его сословия. Стинтлей рассмеется ему в лицо. Валентин пытается об этом не думать.
Нет, лучше все сделать неспешно и обстоятельно.
Припарка для простуженного горла
Берем фиги, четыре унции; альбум гваякум, пол-унции; серный цвет, длинный перец, всего по одной драхме; бренди, две унции; масло полыни, шестнадцать капель; наркотический сироп, сколько потребуется; сбить в ступке до однородной массы. Можно добавить голубиные экскременты. Обложить ими горло от уха до уха и менять по мере подсыхания.
В конце концов он решает проследить, чтобы все было сделано как надо.
В назначенное время на углу Гайд-парка он замечает помахивающего тростью и посвистывающего Стинтлея, который направляется к апартаментам Мимосины Дольчеццы. Его губы искривлены в презрительной усмешке. Именно такой Валентин и представлял его ухмылку. Политик мурлычет под нос короткий рефрен из спектакля, в котором участвует Мимосина: «L Italiana a Londra».
Он, как собака, метит территорию.
Когда он проходит мимо Валентина, спрятавшегося за деревом, наш герой чувствует запах духов политика. Даже это нежное вторжение в его ноздри приводит Валентина в ярость, он начинает чихать и кашлять, пока запах не оставляет его. Он проснулся поутру с неприятным кашлем, потому острый аромат духов политика раздражил больные связки.
Ну, за это я тоже отомщу.
Валентин видит, как ватага его людей окружает политика. Вожак запускает руку в карман, чтобы швырнуть в лицо Стинтлея щепотку нюхательного табака, что должно его дезориентировать. Стинтлей испускает громкий вопль и закрывает лицо руками. Его выталкивают через ворота в парк, где он оказывается один в другом мире, опасном и диком, находящемся на расстоянии в тысячу веков от изящной улицы, на которой он только что стоял. Никто не видит их через покров вечнозеленых растений, который скрадывает завывания политика.