Венецианский контракт
Шрифт:
Фейра обернулась и стала осматриваться. Взгляд её остановился на охлажденных фруктах, которые невинно разлеглись на мозаичном столике. Она отвела гедик в сторонку.
– Келебек, – прошипела она прямо в ухо девушки, – госпожа что-то ела или пила этим утром?
– Еще нет. Но ведь ещё рано… Она съела только немного фруктов, которые привезла ей догаресса, – ответила та.
– Кто-нибудь попробовал их, прежде чем давать госпоже? – спросила Фейра.
– Нет, Фейра. Тебя здесь не было, но я подумала, что все обойдется; это же подарок от догарессы, она близкая подруга моей госпожи – и такая красивая! – глаза Келебек были круглыми и зелеными, как виноградинки.
Фейра
Она сорвала виноградинку с ветки, ногтями разломила её пополам и поднесла к окну. В желтовато-зеленой мякоти ягоды притаился темный комочек – там, где должна была быть косточка. Она вытащила его и развернула на белой мозаичной плитке подоконника. Достав из своего медицинского пояса линзу в медной оправе, она принялась изучать темный комочек. Раздавив его, она увидела несколько мелких зерен, напоминавших по форме звездчатый анис. Фейра обомлела: это был яд.
Такой яд ей довелось видеть только однажды. Хаджи Муса когда-то предотвратил покушение на жизнь старого султана, обнаружив яд в преподнесенной ему бутылке английского эля. Врач показал Фейре споры в форме звезд, собранные из плодов варфоломейского дерева, которое растет на холмах Дамаска, и велел ей быть осторожней, потому что эти споры – один из самых смертоносных ядов: он не имеет вкуса, запаха и противоядия. Сначала жертва чувствует недомогание, но примерно через полчаса приходит в себя, словно ничего и не было, а потом происходит стремительное ухудшение, по мере того как споры начинают размножаться в организме, поражая печень и легкие и превращая внутренности в кашу.
Завороженная столь могущественным ядом, Фейра выпросила хромого кречета у сокольничих султана и скормила ему несколько спор. Он жадно съел их. Затем Фейра уселась на каменный пол в конюшне Топкапы и стала наблюдать за ним. Полчаса он падал на пол, катался и бил крыльями, пронзительно крича. Фейра хладнокровно наблюдала, а затем птица чудесным образом исцелилась. В течение следующего часа кречет чувствовал себя превосходно; он вел себя бойко, казалось, даже лапа у него перестала болеть. Но прежде чем Фейра успела окоченеть на каменном полу, он снова упал и почернел, глаза у него остекленели, он задыхался и мучился, пока она не свернула ему шею. Он лежал у неё на руках, теплый и на удивление легкий, голова свисала. На мгновенье Фейру обуяло дурное предчувствие; этот сокол уже никогда не поднимется над куполом Софии. Затем она, отбросив всякую жалость, разрезала его, прямо там, на каменном полу, скальпелем, который носила на поясе, и обнаружила, что его внутренности почернели от спор, органы истерзаны и превратились в кашу, так что невозможно было отличить один от другого.
Фейра стала быстро думать, пробегая мысленно все средства, какие знала, все, что у неё было на поясе. Ничто не поможет. Если бы она была здесь, Господь Всемогущий, если бы только она была здесь в тот момент, когда госпожа попробовала виноград, возможно, она смогла бы помочь. У неё было несколько масляных шариков тунгового дерева, которые, если их разжевать, вызывали мгновенную, обширную рвоту и очищали кишечник. Но даже тогда, когда появились симптомы, когда началось первое недомогание, уже тогда было слишком поздно. А кроме того, мрачно подумала Фейра, как напомнила ей Келебек, если бы она была здесь, то как кире Нурбану ей пришлось бы попробовать виноград, и теперь она тоже ждала бы своей смерти.
Фейра задумалась на мгновенье.
Келебек осталась, Келебек – простая двадцатипятилетняя девушка. Фейра представила себе, как мешок, потемневший от воды, погружается все глубже и глубже, пока Келебек не захлебнется в последнем вопле. Фейра подошла к окну, где золотая шкатулка филигранной работы переливалась в лучах утреннего солнца. Она сдернула с головы покрывало и, обернув им несколько раз шкатулку, чтобы укрыть предательский блеск, вложила её в руки девушки.
– Келебек, возьми эту шкатулку…, – она порылась в карманах шаровар, – и три дирхама. Садись на лодку в Пера. Где дом твоего отца?
– В Эдирне, – ответила та.
– Продай шкатулку в Пера, купи мула и отправляйся туда. Езжай до самого Эдирне и не останавливайся. Пусть отец найдет тебе достойного мужчину из деревни, и выходи за него замуж. Твоя служба в Топкапы окончена, – сказала Фейра.
– Что это значит? – удивилась Келебек.
– Валиде-султан скоро умрет, а отравленные фрукты дала ей ты, – объяснила Фейра.
Келебек затряслась от страха.
– Как…, но я не… я не знала…, – стенала она, раскачиваясь из стороны в сторону и стараясь понять услышанное.
– А ты не можешь… должно же быть… разве у тебя ничего нет на твоем врачебном поясе?
Келебек, как и наложницы, считала пояс Фейры почти волшебным, он казался им панацеей от всех болезней, с целительным снадобьем в каждой закупоренной бутылочке. Фейра посмотрела девушке в глаза и покачала головой.
Этого оказалось достаточно. Келебек взяла шкатулку и убежала.
Фейра поспешила обратно, к ложу, и раздвинула занавески. Страх заставил её забыть о любезностях.
– Кто такая Сесилия Баффо? – требовательно спросила она у госпожи.
Нурбану-султан, томно возлежавшая на вышитых подушках, снова рассмеялась; но на этот раз смех её был нервным, наигранным.
– Не имею ни малейшего представления, Фейра. А теперь, будь добра, принеси мои письменные принадлежности, – произнесла она. Но Фейра не шелохнулась. Её госпожа не знала, что больна, не помнила тех кошмарных минут, когда она корчилась и извивалась от боли на своей постели, но прекрасно знала, кто такая Сесилия Баффо.
Фейра присела на постель без разрешения и пристально посмотрела в глаза Нурбану-султан. Она заговорила, четко произнося слова, немного громче обычного.
– Послушайте меня, госпожа. Виноград, принесенный догарессой, отравлен спорами варфоломейского дерева. Сначала человек, проглотивший споры, примерно полчаса чувствует себя ужасно, словно смерть стучится в дверь. Затем очень быстро состояние его улучшается. Кожа розовеет, глаза начинают блестеть. Но он не помнит, что с ним было. Организм борется со спорами, которые даже благотворно влияют на настроение благодаря опию, который содержится в яде. Примерно час или чуть больше он чувствует себя лучше, чем когда-либо. Я велю принести вам козье молоко и галеты, чтобы замедлить всасывание. Но скоро, очень скоро вам снова станет хуже, намного хуже, и вы не сможете говорить. Теперь вы знаете все и, возможно, захотите сказать мне что-то сейчас? Рассказать мне о чем-то? Может, что-то передать вашему сыну или оставить завещание вашей семье, или отдать распоряжения относительно погребения? Или…, – произнесла она многозначительно, – вы откроете мне, кто такая Сесилия Баффо?