Венера и Адонис
Шрифт:
Доклад, спустя день представленный Софьей Протасовой царице о Платоне Зубове, был настолько благожелательным, что Екатерина Вторая незамедлительно произвела Адониса в полковники и отвела ему апартаменты во дворце. Отныне он стал ежедневным спутником обеих дам, и те вступили в подлинное соревнование, наперегонки осыпая его любезностями. И Боски, фальшивый Томази, тоже поймал свою птицу счастья. Екатерина Вторая распорядилась выплатить ему солидную сумму за картину «Венера и Адонис» и заказала ему другие мифологические
Томази тем временем, казалось, совершенно успокоился; но злому року было угодно, чтобы однажды вечером он, уже попрощавшись с Софьей, снова вернулся за альбомом для эскизов, позабытом в ее будуаре. Уже в коридоре он услыхал два голоса, которые, похоже, оживленно беседовали о чем-то в комнате его красавицы. Подойдя к двери, он отчетливо различал ее голос и голос какого-то мужчины. Его подозрение тотчас же пало на Зубова. Он прильнул к замочной скважине и увидел своего соперника, сидящего с госпожой Протасовой на диване. Они держали друг друга в объятиях, непринужденно болтая, и время от времени неверная привлекала Адониса к себе и целовала в пухлые, сочные губы.
Томази постучал.
Наступила тишина, но никто не откликнулся.
Он постучал повторно.
Теперь госпожа Протасова крикнула:
– Кто там?
– Это я, дорогая Софья.
– Я уже легла, – промолвила та в ответ.
– Я позабыл альбом для эскизов, – продолжал итальянец, – будь любезна на минутку открыть мне.
– Ты можешь забрать его завтра.
– Нет, любовь моя, с утра я собираюсь пораньше отправиться на пленэр.
– Как раз утром ты мог бы и не рисовать.
– У тебя кто-то есть? – спросил Томази, начинавший уже с ума сходить от ревности. – Твое поведение очень странно и вызывает подозрения.
– Дурак! – крикнула изменница. – Я тебе сейчас же открою, чтобы ты убедился, насколько ты глуп.
Томази снова заглянул в замочную скважину. Он увидел как госпожа Протасова спрятала Адониса в оконной нише, задернула занавеску и потом набросила поверх ночной сорочки роскошную домашнюю шубку.
Наконец она отворила. Томази вошел в будуар, запер за собой дверь и взглядом, исполненным одновременно боли и ярости, пристально посмотрел на красивую женщину, с полураспущенными волосами, в темных волнистых мехах, прикрывавших пышную грудь и полные руки, показавшуюся ему прельстительнее, чем когда-либо.
–
Он схватил возлюбленную за руку и швырнул на пол.
– Ты что, рехнулся? – пролепетала госпожа Протасова.
– Я в слишком здравом уме, – крикнул он, – теперь я все ясно вижу, жалкая тварь, я прикончу тебя, а потом того, что прячется там за занавеской.
– На помощь, – возопила красавица, – на помощь!
Томази уже выдернул крепкий шелковый шнур, подпоясывавший ее шубу, чтобы набросить его ей на шею, и грозил вот-вот задушить ее, когда мощный удар кулака по затылку свалил его наземь, и в следующее мгновение Зубов придавил ногой полуоглушенного обожателя. И прежде, чем тот успел сообразить что к чему, прекрасная изменница тем же шнуром, которым он собирался ее удавить, догадалась спутать ему ноги, после чего соперник с ее помощью смог легко скрутить ему за спиной также руки и носовым платком заткнул ему рот.
Теперь, когда несчастный художник не в состоянии был не только говорить, но даже подать звука, госпожа Протасова подступила к нему и с язвительной усмешкой проговорила:
– Ну, Томази, теперь ты доволен? Если до тебя еще не дошло, то сейчас я говорю тебе прямо, ты мне наскучил, я больше тебя не люблю, я люблю вот этого Адониса, а тебя велю переправить через границу, потому что ты уже начинаешь стеснять меня.
Еще той же ночью по приказу шефа полиции, постоянно находившегося в распоряжении доверенной подруги императрицы, Томази, закованный в кандалы и под конвоем полицейских чинов, был увезен в кибитке из города и выпущен на свободу только на прусской границе.
Он отомстил весьма оригинальным способом двумя картинами, которые выставил в Париже и которые наделали там много шума. Одна изображала Екатерину Вторую Цирцеей, неуклюжей как голландская нимфа, в окружении царедворцев, преображенных его кистью в зверей, символизирующих их характеры. Орлов получился медведем, Потемкин – тигром, а Зубов – павлином.
На втором полотне красовалась госпожа Протасова в виде Дианы, которую Томази в образе Актеона застает во время купания и которая превращает его за это в оленя. Запечатлен был момент самого начала превращения, когда на голове у Томази прорастают ветвистые рога.
Итальянец сделал гравюры с обеих картин и послал экземпляры царице, которая ужасно разозлилась при виде сего творения, и госпоже Протасовой, которая от души посмеялась над этим.