Венера
Шрифт:
Он тихо вышел, потирая голову. Жене, которая подслушивала, он сказал:
— Она — госпожа, надо быть терпеливыми.
Но женщина бушевала целый день.
Вечером в ее комнату вошел Измаил-Ибн-паша.
— Какое удивительное совпадение, герцогиня, что вы едете в Неаполь.
— Как это?
— На днях — я получил известие — туда приезжает и король Филипп со своим министром.
— Наш Фили?.. С Рущуком, моим придворным жидом?
— Они самые. Кроме того, в Неаполе умер турецкий генеральный консул.
— Что вы говорите! И какой у вас торжественный вид, Измаил-Ибн.
— Заметьте еще, что Порта собирается сделать значительный заем и при этом совершенно не сможет обойтись без содействия Рущука.
— И что же это все означает?
— Все это может означать только то, что одного вашего слова, герцогиня, министру Рущуку и заступничества великого финансиста перед оттоманским правительством достаточно, чтобы приговоренный к смертной казни и живущий в изгнании Измаил-Ибн-паша снова попал в милость к султану и был назначен генеральным консулом в Неаполе.
— Был назначен?
— Да, герцогиня, был назначен. И чтобы он получил обратно такую часть своего прежнего имущества, чтобы быть в состоянии прилично содержать своих четырех жен… Я был старым крестьянином и был доволен этим. Но вы видите, все напрасно. Судьба берет нас за руку и вертит кругом. В течение трех лет она позволила мне вести скромную деревенскую жизнь, теперь она снова обрекает меня свету и его утомительным почестям, Я покоряюсь.
В комнату, переваливаясь, вошла Фатма.
— Я тоже покоряюсь. Если бы мне было суждено это, как охотно я осталась бы здесь! В течение трех лет я почти не покидала этой виллы и своего дивана. Что мне из того, что я буду лежать на диване в мраморном зале? Я принцесса из княжеского дома, здесь, как и там. Не права ли я, прекрасная герцогиня?
— Совершенно.
— Другие жены паши происходят бог знает откуда и должны наряжаться. Я не обращаю на наряды внимания, пока они не приходят сами собой. Теперь у меня скоро будет новая кружевная накидка.
Она замечталась. В комнату впорхнули Эмина и Фарида; они болтали, смеялись и расточали поцелуи.
— Мы взяли бы его с собой! — вдруг сказали они и, плача, упали друг другу в объятия.
Чарующая фигура умолкшего флейтиста вдруг встала на пороге новых переживаний — и осталась за ним.
Герцогиня открыла дверь; от замочной скважины отпрянула голова крестьянки.
— Вы можете послать в Капую. Пусть мой экипаж и слуги будут завтра утром здесь.
— Госпожа герцогиня не уедет, — тотчас же сказала женщина дерзко-просительным тоном.
— Идите.
— У меня есть письменное обещание, что вы останетесь здесь.
— Орест! — крикнула герцогиня одному из работников. — Тотчас же в Капую!
Она пошла в сад. Крестьянка, в ярко-красном платье, бесформенная, изрытая оспой, шла за ней, размахивая руками.
— Вы обещали это, сказал он мне. Если вы уедете и не будете ему больше ничего давать, он больше ничего не стоит. А я могла выйти замуж за богатого старика Орквао! Вы могли бы остаться здесь до самой смерти, с вами обращались бы хорошо. Но вы должны уехать. Почему? Вы не отвечаете? Не хотите говорить со мной? Но вы, верно, сами не знаете этого. Никто
В боковом саду, среди обширной рощи апельсиновых деревьев, возвышался маленький бельведер; между узкими каменными стенами вилась лестница. Герцогиня быстро поднялась по ней. Крестьянка хотела последовать за ней, но не могла протиснуть своего тучного тела между узкими перилами и долго с плачем призывала всех святых. Затем она снова принялась браниться.
— Вы только и знаете, что обманывать, бессовестные! И стыда у вас нет. Я знаю вас, в Неаполе я нагляделась на вашу жизнь… А ты хуже всех! Ты не слышишь меня? Висит в темноте над стеной, белая, как дух, и притворяется, будто никого не знает. Ничего, я буду кричать, пока ты не услышишь. Разве ты не взяла себе моего мужа и всех остальных? Что умер красавец-мальчик, в этом виновата ты. Каким ты привезла его нам домой? А?
Она помолчала; в беловатом сумеречном свете она едва различала очертания фигуры. Она видела только бледное лицо, выделявшееся на черно-синем небе и окруженное мерцанием разбросанных звезд.
— Ты колдунья! — вдруг крикнула женщина. — Ты заколдовала всех мужчин и всех женщин; все они только и хотят удовольствий. Все помешались на любви, и все сходят с ума по твоей любви. Они ничего не делают и с кипящей кровью ждут на дороге и за изгородями, не пройдешь ли ты мимо. Видано ли когда-нибудь что-нибудь подобное — страна, в которой звери спариваются зимой. Вино так черно в этом году и опьяняет, когда только понюхаешь его. И столько плодов, сколько у нас этой осенью — тут дело нечисто. Смотри, какие большие уже стали апельсины, и как они уже пахнут! Это сделали не святые. Никто не призывает их, — тебя призывают они, тебя, заколдовавшую всех их!..
Вдруг крестьянка остановилась, испуганная своими собственными словами. Она смотрела наверх с раскрытым ртом и выкатившимися глазами, охваченная суеверным страхом тех безвестных рыбаков, которые в белой девочке над скалами замка Асси узнавали Морру: ведьму, которая живет в пещерах, носит башмаки из человеческих жил и пожирает человеческие сердца. И перед призраком во мраке, недоступно брезжившим среди хоровода плодов и звезд, женщина с криком упала на колени. Она схватилась за голову, спотыкаясь, поднялась и побежала прочь, крестясь и крича.
II
В гостинице в Капуе ее встретил элегантный и пылкий молодой человек, представившийся ей: Дон Саверио Кукуру.
— Сын моего старого друга, княгини? Почти невероятно. И так молоды? Вам теперь… лет тридцать? Как поживает ваша мама?
— Maman умерла, она слишком любила жизнь. Вы, вероятно, помните, она хотела непременно дожить до ста лет, и ее поступки становились все более сомнительными, это должен признать собственный сын, если он порядочный человек.
— Я знаю, это были дела со страхованием — а также сообщения далматскому посланнику о моих предприятиях. Старая дама становилась очень красной и и сердитой, когда говорила о деньгах, которые ей должен был мир и которые она хотела завоевать. Однажды она толкнула меня клюкой…