Венера
Шрифт:
– Я должен быть на мостике. Вы оба приступайте к своим занятиям.
– Я отстоял вахту, сэр,- сказал я.
– Да, но ты - единственный планетолог на борту. Вскоре мы окончательно вынырнем из облаков. Пройди в обсерваторию на носу корабля и убедись, что записывающая аппаратура в исправности.
Первое, что вспыхнуло у меня при этом в сознании: я не обязан исполнять обязанности за двоих. Если он спрашивает с меня как с планетолога, почему я должен еще стоять восьмичасовую вахту техника по связи? И почти тут же я напомнил себе, что здесь он - высшая инстанция, и поэтому мне некуда подавать свою жалобу.
–
– Я пойду с тобой,- сказала она.- Не могу упустить этого момента.
Экран по-прежнему не показывал ничего, кроме завесы серо-желтых облаков. Так называемая обсерватория Фукса представляла собой кучу сенсорной аппаратуры, сваленную вдоль наблюдательных портов. Сами порты оказались закрыты, когда мы с Маргаритой впервые появились здесь. Естественно, это были тепловые экраны. У меня заняло несколько минут, чтобы сообразить, как они поднимаются.
– А здесь не замерзнешь,- заметила Маргарита. На лице ее выступили капельки пота.
– Это еще что,- отозвался я.- Сейчас зайдем пониже - вот там настоящая сауна.
Она дотронулась кончиками пальцев до иллюминатора, затем резко отдернула их.
– Горячо?
– ляпнул я, что и так было понятно.- Можно включить охладитель, только это ухудшит прозрачность.
Я запросил схему охладительной системы корабля на компьютерном терминале, вмонтированном под амбразурами иллюминаторов. Охлаждающая жидкость шла по всей обшивке, расходясь по трубам, затем снова поступала в теплообменник, а тот направлял собранную жидкость, разогретую до высоких температур, в двигатели, которые контролировали наш полет. Таким образом, жар Венеры способствовал движению «Люцифера»: корабль двигался на энергии венерианского климата. Само собой, такая же система находилась на «Гесперосе». Она не просто охлаждала корабль, но и помогала его вести.
И все же становилось заметно жарко. Я чувствовал, как капли пота щекочут ребра, как начинает липнуть к телу комбинезон.
Маргарита ответила с чуть нервным смехом:
– По крайней мере, сухая парная. Влажность за бортом равна нулю.
Я посмотрел на сенсорный дисплей. Температура воздуха за бортом переступила порог ста градусов Цельсия. И мы все еще находились в более чем тридцати километрах от поверхности.
– Он сказал, что мы выходим из облаков,- пробормотала Маргарита, вглядываясь в бесконечную серо-желтую мглу.
– Да, но этого никак не узнаешь…
– Видишь?
– воскликнула Маргарита.
На мгновение облака рассеялись, так что между них промелькнуло то, что могло быть твердой почвой, только далеко, очень далеко внизу. Но затем туман сомкнулся вновь.
– Мы уже близко,- пробормотал я.
Затем облака разошлись как по мановению, и мы оказались под ними. Мы с Маргаритой уставились вниз, на скалистый ландшафт: голые камни - и больше ничего. Места оказались совершенно пустынные: только бесплодная каменистая почва, которая простиралась повсюду, насколько охватывал взор, голый камень в тени серого и темно-серого, со случайными полосами более светлого материала, похожего на тальк или пемзу.
– Мы первые, кто видит поверхность Венеры,- благоговейно прошептала
– Но были же картинки автоматических станций,- возразил я.- Фотографии роботов…
– Но видим впервые мы,- настаивала она.- Собственными глазами.
Я вынужден был согласиться.
– Аппаратура в порядке?
– спросила она. Я пробежал взглядом по дисплеям.
– Записывает.
Девушка уставилась вниз на эти бледные просторы Венеры, которые нельзя было охватить взором, уставилась, словно не в силах отвести глаз. Раскаленная почва, спекшаяся тысячелетия назад, подогреваемая температурами, которых не создать ни в одной печи.
– Сейчас на темную сторону,- объявила Маргарита, скорее себе, чем мне.
Я стал узнавать геологические образования на поверхности. Несколько возвышенностей и между ними складки - место, сдвинутое давлением изнутри коры. Казалось, на горизонте забрезжили горы, хотя это вполне могло быть результатом оптического искажения, вызванного плотностью атмосферы. Это все равно что судить о форме предметов где-нибудь глубоко под водой.
– Посмотри!
– показал я.- Кратер.
– Километров пятьдесят в диаметре,- заметила Маргарита.
– Похоже, появился совсем недавно,- заметил я.
– Думаешь? Запроси карту и проверим.
Так я и сделал, и на экране на всю стену возникло изображение того же кратера, полученное с радарной карты.
– Эрозии немного,- вспомнил я.- Здесь, на этой планете, эрозия почти не проявляется. Кратер может выглядеть как новенький на протяжении ста миллионов лет.
Маргарита посмотрела с сомнением:
– При такой-то жаре и кислотной атмосфере?
– Химическое разрушение каменных пород происходит крайне медленно,- напомнил я ей.- При этом температура на поверхности постоянно высокая, без резких перепадов и контрастов. Это и разрушает каменные породы на земле, вкупе с водой. «Gutta cavat lapidem»,- напомнил я ей.- «Капля камень точит». Но этого не происходит на Венере.
Кивнув, она спросила:
– Телескопы записывают все это?
В десятый раз я проверил инструменты, компьютер и прогнал на экране контрольные перезапуски сенсоров. Все работало просто прекрасно, записывая каждый бит и байт данных: оптика, инфракрасное излучение, гравиметрические приборы, даже нейтронный спектрометр оказался запущен, хотя с такой высоты вряд ли можно было что-то заметить на поверхности.
Вот уже несколько часов мы наблюдали ландшафт, разворачивающийся перед нашими глазами. Как только «Люцифер» перешел границу солнечного пятна на затемненную сторону Венеры, мы смогли осмотреть грунт во всех деталях. Он светился изнутри и казался раскаленным, как и предполагалось.
– Кажется, будто мы приближаемся к поверхности ада,- признался я.
Маргарита ответила спокойным голосом:
– Только не видно ни одной обреченной души.
– Еще бы,- услышал я свой ответ как будто со стороны.- Потому что они еще не высадились на планету. Ведь это мы - обреченные души. Когда мы опустимся на эту планету, нас сможет спасти только чудо.
Мы провели в обсерватории уже почти восемь часов. Время подходило, и вот из интеркома раздался сглаженный компьютером голос: