Венгерские рассказы
Шрифт:
Четыре широких ступени из красного камня ведут к основанию квадратного пьедестала. Десятигранный обелиск высоко возносит пятиконечную звезду с золотыми серпом и молотом. Знамена окаменевшими складками свисают с наклоненных древков, осеняя скульптурные гвардейские знаки, которые выглядят так естественно, как будто сняты с груди бойцов-великанов. На мемориальной мраморной доске золотом начертано:
ЗДЕСЬ, У ГОРОДА ДУНАФЕЛЬДВАР, ВОИНЫ КРАСНОЙ АРМИИ, ДОБЛЕСТНЫЕ ГВАРДЕЙЦЫ, 1 ДЕКАБРЯ 1944 ГОДА ФОРСИРОВАЛИ ДУНАЙ. ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ, ПАВШИМ В БОЯХ С НЕМЕЦКО-ФАШИСТСКИМИ ЗАХВАТЧИКАМИ ЗА СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ СОВЕТСКОЙ РОДИНЫ!
Свежий ветер чуть слышен в верхушках елей и тополей, таких маленьких рядом с обелиском! Хорошо! И только монотонный гул реки, проносящейся
Садимся на белую согретую солнцем и пахнущую краской скамью рядом с инженер-майором Шенфельд. В его глубоких светлозеленых глазах чудится мне не остывшее вдохновение строителя.
— Сейчас я и сам удивляюсь, — говорит он, — как мы могли соорудить этот памятник так быстро в условиях зимы, бомбежек и артиллерийских обстрелов, не имея сначала ни инструментов, ни материалов, ни рабочего проекта; был только эскиз, сделанный инженер-капитаном Яковлевым в одну ночь. Когда приехали сюда, хотели из простых кирпичей класть — цемента не было и в помине. Нас выручил местный инженер Ковач Кароль. Он сейчас сюда сам придет. У него в Шергельяше оказался свой склад цемента, он и передал его нам, и сам же вызвался строить. Красный камень для облицовки принесли жители. Они тут как-то воодушевились этим делом и помогали нам, кто чем мог, даже и в тяжелые дни гудериановского прорыва, когда немцы кое-где подходили к Дунаю. Крепко бомбили они здесь. Видите, что осталось от железного моста. Наши саперы на его обломках умудрились сделать деревянный настил, по нему и прошли те новые части, которые отбили фрицев. К сожалению, лед снес эту историческую переправу… А вот и Ковач!
Низко кланяясь, подходит пожилой человек в пальто и высокой бараньей шапке, очень деликатный в каждом движении.
Принимаясь строить, Ковач никак не хотел поверить, что железобетонные работы можно производить при температуре в 15—20 градусов. Правда, до войны он слышал, что в России строят круглый год, но в это мало верил. Он готов был поклясться, что бетон рассыплется, как только наступят первые теплые дни. Хотя Ковач выполняет крупные строительные заказы уже не первый десяток лет, на стройке памятника ему довелось многому научиться у русских. В частности, он узнал от них, как нужно работать зимой. Например, раскраску цемента он обычно производил, когда тот высыхал, через шесть-семь недель, а инженер-майор достал жидкого стекла, и вот краска легла по нему отлично. Уже и делать-то возле памятника нечего, а Ковач сюда приходит каждый день…
Пробегают облака. Солнце мечет в Дунай пурпур. Обелиск то кажется металлическим, то весь будто загорается, оживает.
Ковач медленно обходит памятник и, запрокинув голову, поддерживая шапку рукой, любуется им, точно видит его впервые…
Река и шоссе согласно делают крутой поворот — и вот уже перед нами городок Пакш с далеко заметным шпилем церкви. Но выше шпиля устремляется тонкая изящная игла обелиска. Памятник точно взлетает. От него не оторвать глаз. Как и в Дунафельдваре, он стоит над самым Дунаем.
К реке обращена надпись:
ЗДЕСЬ, У ГОРОДА ПАКШ, ВОИНЫ КРАСНОЙ АРМИИ, ДОБЛЕСТНЫЕ ГВАРДЕЙЦЫ, 1 ДЕКАБРЯ 1944 ГОДА ФОРСИРОВАЛИ ДУНАЙ.
Под этим виньетка: пятиконечная звезда и переплетенные дубовыми ветками две скрещенные винтовки со штыками.
Ниже:
СЛАВА ГЕРОЯМ ДУНАЯ! СЛАВА ГВАРДЕЙЦАМ КРАСНОЙ АРМИИ!
В скверике вокруг памятника растут молодые, недавно пересаженные елки и зеленеют газоны, окаймленные лентами кустистого букса.
Пакш — маленький городок. В нем нет ни запаса строительных материалов, ни нужных мастерских. Инженер-капитану Лошакову пришлось все доставать на стороне. Бронзовая звезда с земли кажется крохотной, однако в диаметре она больше метра. Думали, что в Венгрии вообще невозможно ее сделать. Но Лошаков узнал, что в Сексарде живет мастер, который отливает из бронзы статуэтки и чернильницы,
Главным мастером у него был Туба Янош, тучный мужчина с мясистым красным носом, испещренным синеватыми жилками. Переминаясь с ноги на ногу, он крутит в руках кепку, то и дело щурится, пощипывая коротко подстриженные усики.
— Нам было очень приятно работать с господином капитаном. Господин капитан никогда не кричал на рабочих. Если нужно было торопиться, он говорил: «Ну, дерюнк, дерюнк — давай, давай», — и мы торопились.
Городской инженер Коляри Шандор с одобрительной улыбкой кивает головой. Его серые, чуть на выкате глаза восторженно смотрят из-под нависающих светлых бровей.
Да, да! Он, Коляри, это подтверждает. Он тоже убедился, что для русских людей нет ничего непреодолимого. О, как бы он хотел уехать со всей своей семьей в Россию! Только там, кажется, и можно творчески, по-настоящему работать. Все русские инженеры, с которыми он познакомился, весьма глубоко, до тонкостей знают свое дело и, кроме того, действительно умеют обращаться с людьми. А это очень важно. Не будь господин капитан таким…
— Ну, ладно, ладно, — мягким тоном перебивает его Лошаков. — Меня расхваливать нечего. У нас все такие!
— Да, но этим памятником вы можете гордиться, — говорит Коляри дружелюбно. — Мне нравится, что нет фигур. От этого он выглядит так строго, величественно, кажется легким и в то же время грандиозным. В нем чувствуется что-то русское…
Город Мохач сильно изменился с тех пор, как я встретился здесь с Лео Калди [29] . В пятидесяти километрах, в Югославии, около Осиека, еще продолжаются очень трудные бои с немцами, а тут живут как в мирной провинции.
29
См. «Мохач — исторический город».
В зале городской гостиницы на стенах нарисованы буколические картинки. Рыжеусые парни в черных узких брюках и синих камзолах с блестящими пуговицами, взяв девушек за талию, танцуют чардаш… Молодайка прядет… Крестьянин пашет… Женщина достает воду из колодца с журавлем… Рыбак закидывает сеть в реке, изображенной тремя волнистыми белыми полосками…
Почти то же самое я вижу и в натуре. Рыбак шестом проталкивает свою лодку в камышевых зарослях… Завитые девушки в светлых блузках и коротких юбках-клеш прогуливаются с кавалерами под акациями прибрежного Дуна-корзо… Молодые матери катают в колясках младенцев и одновременно вяжут чулки, джемперы… Яркие, подновленные вывески магазинов на главной Кошут Лайош-утца зазывают покупателей… По кофейням играют в карты и домино… На здании кинотеатра «Урания» расклеены афиши: голый человек борется со львом — «Тарзан». В ресторане три цыгана, составляющие оркестр, вдохновенно исполняют на скрипке, кларнете, барабане и цимбалах «Катюшу», а затем — «Темную ночь». И посетители, сидя за столиками, уже поют эти новые песни, как предсказывал Калди.
А на городской набережной, там, где в декабре несколько человек вбивали первые сваи в берег, теперь высится двадцатидвухметровый памятник, увенчанный красной звездой, отраженной в Дунае, как пламень костра. Складки каменных красных знамен у основания обелиска падают так натурально, как будто знамена сделаны из тяжелой ткани и их можно взять сейчас и понести.
Инженер-майор Костюченко этим моим впечатлением особенно доволен.
— Я вам вот что скажу, — говорит он растроганно. — В своей жизни я много строил и буду еще много чего строить, но, мне кажется, есть творческие порывы, которые редко повторяются. К ним я отношу быстрое сооружение этого монумента. Я вложил в него всю свою душу. Да, всю. Ведь это, подумайте, — то, что останется здесь после нас, может быть, на века…