Верь мне
Шрифт:
— Саш, а что ты собираешься с ними делать? — насторожилась Арина, ища в глазах мужа ответ на свой вопрос.
Горский помрачнел. Исчезла теплая улыбка — вернулась злая сталь в глазах отца убитой дочери.
— Это неважно. Ты будешь сидеть в машине и ждать меня — только с этим условием я позволю тебе ехать со мной.
— Саш, я не такая дура, чтоб лезть в ваши мужские разборки. Но я прошу тебя, не делай глупостей. Ты же не собираешься после больницы отправиться в тюрьму?
— Да успокойся, не буду я никого убивать. Ну за кого ты меня принимаешь?
«За тебя», — мысленно ответила Арина на неубедительный его аргумент — он умеет быть жестоким, а тут покушение на него самого, смерть Карины, Лика, Власов…
— Саш, остановись, прошу тебя! Послушай, возле твоего дома осталась моя машина. Пошли туда кого-нибудь, пусть заберут видеорегистратор — там должна остаться запись с джипом и водителем. Отдадим ее в полицию, пусть разбираются…
— А потом окажется, что запись твоя потерялась, стерлась, и вообще у тебя нет регистратора. А пока твоя полиция будет разбираться, Сажинский уже свалит куда-нибудь. Нет, моя дорогая, запись мы, конечно, отдадим, но сейчас этими тварями я займусь сам. Это мой долг. Перед Кариной. Перед Ликой. Перед Власовым, в конце концов! Арин, — со всей серьезностью заявил Горский, — будешь истерить — поедешь домой. Поняла?
То, что Горскому становится плохо, Арина поняла почти сразу же, как только они отъехали от больницы. Если пять минут назад он еще хорохорился, казался бодрым и здоровым, видимо, опасаясь, что его остановят и не отпустят, то сейчас, когда ворота больницы остались позади, он откинулся на спинку заднего сиденья и прикрыл глаза. Бледный и совсем слабый.
— Саш, — насторожилась Арина. — Тебе плохо? Давай вернемся!
— Все в порядке, я выдержу.
И все-таки через пару минут он уже лежал на Арининых коленях — так легче, так голова меньше кружится. А когда Арина коснулась неуверенно его волос, погладила как ребенка, и вовсе полегчало. Впрочем, плохо ему не только из-за состояния — куда паршивей ему от предстоящей встречи.
В машине тихо, чуть слышно шелестят колеса по ночной дороге… Мысли то и дело возвращались к Сажинскому. Сегодняшнее покушение — прекрасный повод прижучить, наконец, подонка. На записи с видеорегистратора Аринкиной машины, возможно, есть поджигатель. Если, конечно, Власов не обознался. Если же это действительно человек Сажинского, то доказать его причастность к поджогу будет несложно: хорошенько его прижать, обыскать — доказательства найдутся. Может, даже камеры, что были установлены на доме, уцелели и что-то покажут. Но и ребенку ясно, что лысый только исполнитель — Горский его знать не знает, делить им нечего. А вот заказчик — Сажинский. Понял, подлец, что уже известно все и про Карину, и про Лику — вот и решил избавиться от источника неизбежных неприятностей самым радикальным способом. А это уже реальное основание засадить гаденыша за решетку. Но ведь за Сажинским есть грешки и посерьезней… И чтоб он сел за покушение, но избежал наказания, к примеру, за убийство Карины, Горский не хочет. Не хочет и не допустит. Надо только как-то выяснить, действительно ли причастен Сажинский к Карининой смерти. Лика уверяет, что причастен. Но Карина когда-то тоже очень убедительно оклеветала Власова. Нет, он не думает, что Лика соврала сознательно, оговорила подлеца, пытавшегося ее изнасиловать, но она ведь действительно была напугана, и вина Сажинского в смерти Карины — лишь ее догадки, предположения… Однажды Горский уже засадил невиновного — повторять ошибку не хочется. Как же узнать правду? Сам вряд ли сознается. С другой стороны, не был бы он виноват — не понадобилось бы ему и пожар сегодня устраивать.
Джип остановился на пустыре, метрах в тридцати от мрачной тени бывшего цементного завода, освещенного лишь фарами стоящих рядом с ним машин. Все уже здесь, ждут только Горского. Один из джипов заехал практически в здание, подсвечивая «место казни». Горский моментально подсобрался: он уже не казался ни больным, ни разбитым, ни уставшим —
— Саш, пожалуйста, держи себя в руках, — просила Арина, понимая, что слова ее уходят в пустоту. Ей плевать на участь Сажинского и его дружка — она боится за мужа, боится, что цена справедливости окажется слишком высокой. Но Горскому на все плевать — он все равно сделает так, как посчитает нужным.
— Сиди здесь, — тихо бросил он и тут же, выходя из машины, добавил парню за рулем: — Остаешься с Ариной.
Горский вышел. Щелкнула блокировка на дверях, предупреждая даже попытку Арины ослушаться приказа. Но Арина не рвется за мужем — ей совсем не хочется видеть, что будет делать он с этими подонками. Лишь бы сам потом не сел.
Ночь. Густая темень слилась с начинающимся за пустырем лесом, и только сонная луна, даря свой тусклый свет, серебрит макушки деревьев, разграничивая небо и грешную землю. Где-то там, вдали, ухает филин, пугая лесную дичь… Горский шел к подсвеченному машинами заводу, и каждый шаг его отдавался вырвавшейся на волю болью. Казалось бы, справедливость восторжествует — должно ж быть легче, разве нет? А нет, совсем не легче. Напротив, тяжелее с каждой минутой, все острее ощущается та боль, которая, казалось, уже давно притихла.
Ночь. Филин все кричит, надрываясь, заливается то плачем, то зловещим хохотом… Странная птица. И ночь эта странная. Почему-то вспомнился Борис — завтра день у него тяжелым будет. Уже, небось, полгорода на уши поднял — ищет своего пропавшего сыночка… Хороший Борька мужик, правильный — Горский хорошо Олежкиного отца знает. А вот сына хороший мужик воспитать не смог. Небось, и не знает о делах своего Олежки. Жалко его — сын-то единственный. Только вот сам Олег никого не пожалел. «Извини, Борис. Надо было лучше сына воспитывать».
— Александр Владимирович, вам плохо? Может, мы сами? Вы только скажите, что делать с ними.
Горский не заметил, как к нему, остановившемуся у ворот, подошел один из его бойцов.
— Все нормально. Оба там?
— Да. Ждем только Вас.
— Хвоста не было?
— Обижаете, Александр Владимирович. В лучшем виде все сделали.
Ну вот и прекрасно. Значит, никто не помешает, Борис не заявится спасать сыночка, а Горскому не придется тратить силы на объяснения. Следователь ему потом пусть рассказывает.
— Звони ментам, — приказал Горский. — Встретишь их. Если приедут раньше, пусть ждут, когда закончим.
Парень кивнул, и Горский, глотнув побольше воздуха, собрался силами и вошел внутрь.
Снова собранный, холодный, жесткий. Такой, каким привыкли его видеть. Горский остановился в темноте за джипом — оба подонка там, в окружении его бойцов, стоят на коленях и испуганно озираются по сторонам. «Где же вся крутость ваша, гниды?» Сопли распустили, просят отпустить, клянутся, что ничего плохого никогда не делали и вообще не понимают, почему «ни с того, ни с сего» их схватили и притащили сюда!
— Пацаны, ну чего вы хотите? Денег? Будут вам деньги! — косил под дурачка Сажинский. — Ребят, отпустите! Ну или хоть скажите, чего хотите! Я не помню ничего! Я не знаю вас!
«Клоун», — процедил про себя Горский, обошел джип и вышел на пятачок, освещенный фарами. Сажинский моментально примолк, а лысый, увидев того, кто сегодня под завалами сгоревшего дома должен был остаться, матюкнулся в сторону и сразу же поник.
Да, Власов с Ликой не ошиблись — Горский узнал поджигателя. Сейчас, правда, этот крепкий мощный парень, стоящий на коленях посреди цементной пыли, совсем не внушающе выглядел — поникший, бледный, с кровоподтеками на морде. А ведь еще недавно, когда дом поджигал с живым человеком, очень смелым был… Да черт с ним. Сейчас другое важно. Игнорируя Сажинского, Горский подошел к лысому.