Вера и любовь
Шрифт:
— Сынок, хватит войны, она уже принесла нам горе. Отнеси ружье обратно хозяину.
Мой друг своим глазам не верил, когда я дарил ему ружье, но потом оба решили, что лучше отдать его учителю физкультуры.
Почему не разоблачила меня, Мама, почему не опозорила, не пристыдила? Могла ведь хоть шепнуть мне, что я совершил недостойный поступок, и дать наставления на будущее?
Вот причина, по которой Ты стала для меня классиком педагогики Сердца: уличить, опозорить, пристыдить Ребенка за проступки — это то же самое, что убить в нем совесть.
И что же мне сказать молодым мамам, которые хотят узнать от меня о главных методах воспитания своих детей? Они и так знают науку «кнута и пряника». Эта наука чужда мне, ты не воспитала меня так. Твою науку я познал спустя годы, и она гласит: всякие главные и неглавные методы воспитания, самовоспитания в целом рождаются в Великой Любви Сердца Матери, в той Любви, которая долготерпит, милосердствует, всему верит, всего надеется, все переносит, не мыслит зла и раздражения. Если любить Ребенка так, то воспитание превратится в саму жизнь.
Ты, Мама, проявила еще более утонченную, скрытую Любовь к Отцу.
Я не забуду Твой плач, когда рано утром на лестничной площадке мы, — Ты и я (десятилетний мальчик), — провожали Отца на фронт. Мы плакали, обнимали Отца, Он успокаивал нас: «Скоро вернусь». А спустя несколько месяцев мы плакали еще сильнее, когда получили извещение: «пропал без вести».
Ты не поверила извещению, не поверила очевидцам, которые писали нам, как похоронили Отца в братской могиле где-то в Крыму. Ты оставила Отца живым в Своем Сердце.
И когда меня, уже члена Верховного Совета, направили в Западную Германию для чтения лекций о перестройке, Ты позвонила мне в Москву:
— Сынок, — сказала ты, — твоя фамилия, наверное, появится в газетах. Там же будут грузины? Если какой-нибудь грузин-однофамилец придет к тебе, поговори с ним, узнай все…
Что Ты хотела, чтобы я узнал?
Значит, Ты все 45 лет вынашивала надежду, что Отец жив, пусть даже судьба забросила его к немцам, пусть у него уже другая семья, дети. Но лишь бы жила Любовь. Ты не говорила с нами о своих чувствах к Отцу, но готовила ему подарок и очень хотела, чтобы он порадовался ему. А подарками были мы — я и моя сестра — «хорошо воспитанные дети». Вот Твоя цель воспитания, в ней было торжество жертвенной Любви.
Недавно ездил я в Севастополь для встречи с учителями. Какие милые люди эти учителя! Узнав о том, что мой Отец, возможно, похоронен где-то в Крыму в братской могиле, они, спустя всего два дня, сообщили мне: да, есть такой поселок Глазовка, где на гранитных плитах, среди нескольких сотен погибших, значится фамилия «Амонашвили Александр Дмитриевич, погиб в 1942 году».
Если бы Ты была жива, Мама, я не сообщил бы Тебе об этом, зная, что Любовь Твоя не переставала надеяться.
Момент Истины
Милая, любимая моя Дейда Варо!
«Дейда» в переводе с грузинского означает «сестра матери» (тетя).
Вы пришли в мою жизнь тогда, когда, может быть, свершалась моя судьба. Это был 1944 год. Говорю о судьбе, которую, спустя десятилетия, открывал я в себе по частям. А сегодня, в начале двадцать первого века, я постигаю Вас как свою педагогическую совесть.
В то далекое, более чем полувековой давности, время, я воспринимал своих учителей как ополченных на меня людей. Отец погиб на войне, меня с младшей сестрой воспитывала больная мать. А я, видите ли, не мог «оправдать» надежды погибшего отца и больной матери: мои старания в учении не увенчались успехом, и учителя, — по физике, химии, математике, русскому, английскому и даже родному языкам, — взвешивая мои знания на аптечных весах, выдавали мне только двойки с усмешкой, угрозой, с чувством жалости. Были бы тогда классы для выравнивания, я уверен, любой из моих учителей освободился бы от меня.
Но вот пришли вы. И после 2–3 уроков меня, мальчика седьмого класса, подзываете к себе и говорите шепотом: «Бичо (т. е. мальчик), у тебя же дар поэта! Пиши стихи!»
Спустя пару недель Вы опять зовете меня к себе, просите донести стопку тетрадей до учительской и, оказавшись со мной наедине, говорите: «Бичо, какое хорошее у тебя получилось сочинение! Ты можешь подарить его мне?»
Так прошло еще несколько месяцев. И однажды, когда мы в классе выполняли письменное задание, Вы незаметно подошли ко мне, наклонились и шепнули на ухо: «Бичо, мои пятерки краснеют рядом с двойками! Как быть?»
Мне запомнилось все: вибрация Вашего голоса, Ваше озабоченное лицо, Ваши глаза, в которых любовь поглощала слезы. Запомнилось мне Ваше скромное элегантное платье с фамильной брошью и теплота Вашей ладони на моей голове, запомнилась прядь снежных волос, запах которых ласкал меня.
Это был в моей жизни Момент Истины, когда все мое нутро, вся моя сущность были взорваны, дабы высвободить энергию духа.
Однако разгадать мудрость творения педагогического Момента Истины, когда воспитателю, учителю все подвластно, когда даже его взгляд наделяется силою свершения чуда в жизни растущего человека, я до сих пор не в состоянии.
То и дело закрываю глаза и в своем воображении переживаю все заново: сижу за своей партой, выполняю задание, вы незаметно подходите ко мне и шепчете: «Мальчик, мои пятерки краснеют рядом с двойками! Как быть?»
Ваш до боли взволнованный голос, Ваша прядь снежных волос, теплота Вашей ладони, взрыв в моем внутреннем мире…
Но тайна Момента Истины остается тайной!
Может быть, это и есть интуиция, Божественная педагогика, педагогическая искра Божия, Божий дар? И кому дается Искра эта: только избранным или всем?