Вера и Зойка
Шрифт:
– Как у вас хорошо-то. Я у одной артистки убираюсь - здесь, на Чапаевском, - у нее тоже красиво отделано. Только у них коридор не так расположен, а вот так, так...
– Вера стала показывать руками.
– Мальчик тоже с нами поедет?
– спросила Синицына.
– Если вы разрешите, конечно, - сказала Зойка, заулыбавшись льстиво, и, как просительница, склонила длинное худое лицо набок.
– Он у нас смирный! И помочь может.
Миша стоял, глядя в пол. В правой руке он держал сачок для ловли бабочек.
– Ага, он хороший мальчик, очень хороший, - подтвердила Вера.
– Лида Александровна, только знаете, мне в воскресенье
– Зависит от вас, девушки. Если кончим рано, может, и к обеду вернетесь.
– А вот... ты насчет цены, Вера, не спрашивала?
– робко подала голос Зойка.
– Нет еще. Насчет цены увидим на месте, какая работа. Верно, Лида Александровна? Вы нас, я думаю, не обидите, и мы вас тоже. А вообще денег побольше берите!
– И Вера захохотала по-своему, дробно, раскатисто.
В коридор вышел молоденький черноватый паренек в очках, в белой рубашке. Он вежливо кивнул Вере и Зойке и сказал:
– Ну что, отправляетесь в путь?
– Кирилл, я тебя прошу завтра приехать, - сказала Синицына.
– Не знаю, там поглядим. А я тебя прошу не надрываться, - слышишь, мать? Я же знаю, будешь ишачить до потери сознания, а кому это нужно?
– Не буду, не буду ишачить, у меня вон какие замечательные помощницы, но я тебя завтра жду. Ты понял, Кирилл? Анатолий Владимирович поедет на машине, он тебя заберет. Тебе необходимо отдохнуть, подышать воздухом. Сын подошел к ней, она взяла его за руку. Он был выше, смотрел на нее свысока и слегка улыбался.
– И я надеюсь...
– Все будет нормально, мать. Но у меня масса дел, ты же знаешь...
– Анатолий Владимирович поедет утром.
– Хорошо. Как-нибудь доедем.
– Ну, до свиданьица!
– сказала Вера и улыбнулась молоденькому пареньку в очках так, как она привыкла улыбаться мужчинам, поджимая губы: впереди у нее не хватало двух зубов. Оттого она и шепелявила.
Вера взяла две швабры, ведро, где лежали пакеты порошка для мытья окон, и стала спускаться по лестнице. За нею пошла Зойка, неся две сумки: одну с едой, другую - большую клетчатую, в которую были набиты какие-то занавески, коврики, чайник, электроплитка и сверху лежала черная настольная лампа. За матерью ковылял, изогнувшись, волоча тюк с одеялами, Мишка. Последней шла Синицына, несла еще одну сумку, маленькую сумочку и толстый рулон зеленой бумаги, который держала бережно, боясь помять. Спустившись на несколько ступенек, Синицына сказала:
– А насчет цены я не знаю, право... В прошлом году за такую же примерно работу я заплатила пятнадцать рублей.
– Вы прошлый год с нонешним не равняйте, Лида Александровна!
– крикнула Вера снизу.
– Я не равняю, просто сказала, как платила в прошлом году. Но вам тоже спорить не резонно: вы же работы не видели.
– Конечно, конечно, - сказала Зойка рассудительно.
– Надо посмотреть, а потом уж договариваться. Чудная ты, Верка...
– А сын у вас черненький. В отца, наверно?
– крикнула Вера.
– В отца, - сказала Синицына.
– Ага, я и гляжу, вы светленькие, а он - черненький-черненький!
Возле "Гастронома" на стоянке взяли такси, Синицына села с шофером, остальные сзади, Вера к окошку, вещи положили в багажник, поехали.
День был ясный, теплый, середина июня, на сквере цвела зелень, народу повсюду было полно, как бывает в субботу в эти часы: и на троллейбусной остановке, мимо которой проехали,
– А у Моисеича-то какой хвост, гляди-ка! Во мужиков наставилось! И за мороженым, у Клавки... А вон мой клиент идет! Пятьдесят восемь десять! Вон, вон, вон!
– закричала она вдруг так азартно, что Синицына вздрогнула и обернулась, а шофер матюкнулся тихо.
– Лида Александровна, гляди, вон мой клиент идет! С портфелем, с портфелем - вон, вон, вон! Пятьдесят восемь десять! Очень хороший человек. Всегда сам приходит, а жена редко когда придет. Жена у него тоже симпатичная женщина, я ее знаю. Она здесь, у Сокола, в институте работает...
Выехали на Ленинградский проспект, Вера продолжала болтать. Настроение у нее было прекрасное, она как будто забыла о вчерашних невзгодах, рыданьях из-за одеяла, о необходимости платить шесть рублей ни за что ни про что и о том, что вместо отдыха ей предстоит целые сутки работать; ей казалось, что она едет гулять на дачу, в лес, где поют птицы, а завтра вечером к ней придет Николай. О чем бы она ни говорила, о чем ни думала, она помнила одно: завтра придет Николай.
У Беговой свернули направо, поехали через мост, мимо Ваганьковского кладбища, и Вера вспомнила, что тут у нее тетка лежит, царство ей небесное, надо бы навестить, цветочков принести, а то с прошлого лета не была. На Красной Пресне сносили старые дома. Некоторые просто жгли, как жгут весной мусор. С правой стороны черными плоскими кучами лежали кострища, кое-где еще дымившиеся, а за этой полосой пепелищ, шагах в двухстах от дороги, возвышались новые блочные дома в пять этажей.
– Отмучились наконец, - сказала Зойка.
– А мне жаль эти домики. Все-таки старая Москва, к тому же историческая: Красная Пресня, - сказала Синицына.
– И так их безжалостно жгут...
– И правильно! Чего их жалеть, клоповники эти?
– с неожиданной злобой сказал шофер.
– Там люди друг на дружке жили, по десять человек на семи" метрах. Нужна им ваша история! По крайности жилье человеческое получат.
Синицына поглядела в окно, помолчала.
– Но эти новые дома тоже, знаете, не украшение, - сказала она. Довольно уродливы. И без лифтов.
– А шут с ними, давай без лифта, - сказал шофер.
– Народ рабочий, небалованный, мы и пешком походим.
– Конечно!
– сказала Зойка.
– Мы вон какой год пишем, чтоб наши бараки снесли...
– А чего? Мне наши бараки нравятся, - сказала Вера.
– У нас очень хорошие бараки. Во-первых, у нас тепло. Во-вторых, зелень кругом, никакой дачи не нужно, верно, Миш?
– Она толкнула Мишку плечом и захохотала.
Зойка махнула рукой.
– Да ну, болтай...
– Я не болтаю, я верно говорю, наши бараки очень даже замечательные, крепкие, они еще сто лет простоят.
– И Вера вновь еще пуще захохотала, как взорвалась, она прямо-таки стреляла хохотом и в промежутках вскрикивала тоненьким голосом: "Ой, не могу... Ой, верно, еще сто лет простоят!" Кроме нее никто не смеялся. Зойка сердито ворчала, потом попросила у шофера папироску и закурила. Вера понемногу успокоилась, повторяя хриплым шепотом, в изнеможении: "Ой, не могу..." - и вытирая ладонью наслезившиеся глаза.