Вера. Детективная история, случившаяся в монастыре

Туманов Силуан

Невольное пророчество старца сбылось.

4

Передел собственности так увлек местных жителей, что за садами ухаживать стало некому и они заросли кустарником и высокой травой. Разогнав монахов, поначалу решили устроить в монастыре колхоз, но при столь сложном рельефе местности вскоре признали это неудобным. После в соборе попытались хранить зерно, потом размещали Дом культуры, клуб, спортзал.

Но странное дело: каждое начинание быстро затухало. Как будто сам храм отчаянно сопротивлялся и не желал менять свое предназначение, предпочитая пустоту одиночества осквернению. Зерно прело и портилось. В Дом культуры, клуб и спортзал народ ходил вяло: летом для танцев предпочитали собираться на

открытом воздухе, а после того, как в соборе случайно сломали систему отопления, стало слишком холодно даже для пьяного веселья. Специалистов к тому времени уже арестовали, и чинить старинное отопление было некому. Попытки заселить монастырские корпуса колхозниками тоже не привели ни к чему хорошему: постоянно подниматься на холм и обратно по разбитой дороге было тяжеловато, особенно зимой и в непогоду. Поэтому при первой же возможности курихинцы снова перебирались вниз, а монастырь медленно пустел.

Часть корпусов начала разрушаться, и доступ к ним пришлось перекрыть. А после того, как несколько парней поломали ноги, спьяну пытаясь разобрать каменный пол в «проклятой» часовне, чернеющий спуск к воде заколотили досками и даже подходить лишний раз ближе опасались.

Тут уж и самые отчаянные скептики вспомнили про проклятие, и попытки приспособить здания монастыря под свои нужды сами собой прекратились.

5

Когда в конце девяностых пришла весть, что полуразрушенные здания и землю вновь отдают Церкви, это вызвало недовольство. Одни боялись, что больше не смогут пасти скотину на монастырском дворе и разбирать на кирпич для сараев стены на холме. Другие побаивались, как бы монахи не разбудили древнее проклятие и не навели на поселок беду. Наиболее горячие, узнав о прибытии новых хозяев, даже вышли протестовать к дороге у бывших монастырских ворот, но оторопели, увидав не дюжих монахов-захватчиков, а несколько хрупкого вида женщин в черном: оказывается, нижневолочковский епископ решил заселить курихинские развалины монахинями.

Новая хозяйка обители – игуменья Херувима – была человеком неглупым и решительным. Древних проклятий она не боялась, но и раздражать местных не хотела. Поэтому к «проклятой» часовне сестры не ходили, благо что было где свежую воду брать.

Вскоре напряжение сошло, и зажили дружно. Впрочем, за годы соседства монастырь с поселком так и не перестали быть параллельными вселенными, а насыщенная богослужениями и послушаниями монастырская жизнь оставалась для местных тайной, разгадывать которую мало кто хотел.

6

Монастырь без богослужения – как тело без души, как дом без жильцов: одна видимость. Но вот беда: поначалу больше года ни один священник в монастыре не задерживался. То, по мнению игуменьи, батюшка был глуповат, то слишком хитер, то до денег охочий, то жена его слишком дерзко себя вела. И только когда владыка, осерчав и сделав внушение, направил в Курихино пожилого монаха – схиархимандрита Трифона, пригрозив, что больше священников не будет, игуменья успокоилась, а суета прекратилась.

С новым священником приехали духовные чада, согласные принять монашество, что для восстанавливающейся обители оказалось весьма кстати. Со временем пошла даже молва о чудесах в Спиридоньевском монастыре, пророчествах и знамениях. Стали приезжать паломники, жаждущие прозорливого слова и совета, привлеченные обещанными исцелениями и особо мощной молитвой старца. С помощью благодетелей обновили игуменский корпус, освежили колокольню с входными воротами, несколько странно смотревшимися при полуразваленных стенах. Покрасили снаружи собор и перестроили один из небольших корпусов для старца: принимать народ.

А часовню над бывшим источником восстанавливать не стали: все равно родник давно пересох. Да и проклятья побаивались.

7

Со временем в помощь отцу Трифону прислали из города второго священника – иерея Павла Федотова, человека молодого, честного, но довольно мягкого. Поговаривали,

рассердил он своей прямолинейностью некое сановное лицо, и отправили его подальше, чтобы не смущал благотворителей. Жена его, мельком взглянув на избу в селе, которую передали под жилье новому священнику, без лишних слов развернулась, забрав двоих детей, и больше ее в Курихино не видели.

Отец Павел горевал, конечно, но изменять жене не стал. Знали это доподлинно: как тут скрыть такой грех, когда живешь в небольшом поселке, как на ладони? Впрочем, совсем без греха не обошлось: как сообщила сельская сплетница Никитишна, знавшая все и обо всех, священник с горя стал выпивать. Но службы не пропускал, пьяным его на улице не видали, а нравом и добрым словом проповеди и наставлений он снискал уважение у местных жителей. Так что недуг – кажущийся или настоящий – курихинцы и сестры ему охотно прощали. Таким он даже казался им более близким, понятным, что вполне компенсировало «заумный» стиль бесед и проповедей молодого священника.

Монахинь в монастыре было немного. Причин тому было несколько, впрочем, основная причина проста: как вести хозяйство, игуменья знала хорошо, недаром в миру директором кондитерского магазина была, а как вести духовную жизнь – лишь предполагала, прочитав несколько книжек греческих монахов и слушая наставления заезжих старцев.

Поэтому приезжавшие кандидатки в монашество задерживались, как правило, ненадолго. Работы было много, и кажущаяся романтика длинных черных одежд и особой духовности из головы быстро выветривалась. Из приехавших с отцом Трифоном задержались надолго лишь монахини Ермия и Лариса, да послушница Виктория. Своими в ближайшем окружении Херувимы они так и не стали, но монастырь без них представить было уже невозможно. Ермия искусно несла требующее немалого дипломатического таланта послушание: ведь важно было не только порядок поддержать, но и не «столкнуть» игуменью с монахинями. Лариса утром и вечером читала и пела в храме, а днем занималась с народом, идущим на прием к отцу Трифону. Виктория и за курами ухаживала, и лампочку ввернуть могла, и огород прополоть, и кафизму прочитать. Работала много и самоотверженно, с явной радостью, но постриг принимать не торопилась. Игуменья ворчала, но не сильно настаивала: послушания исполняются, работа идет своим чередом, а остальное – дело личное.

Последней пришла в монастырь местная учительница, которой отец Трифон при постриге дал новое имя Фаина, в честь мученицы Фаины Анкирской. Ее приняли с радостью – еще бы, ведь она первая из всех жителей Курихино в монахини пойти решилась. Игуменья сразу назначила ее вести занятия в воскресной школе, водить новенький монастырский микроавтобус, а в свободное время читать и пономарить [5] в храме.

Конечно, для небольшого села постриг учительницы был событием из ряда вон выходящим. Никитишна тут же сообщила всему честному народу, что ушла Фаина в монастырь не просто так. Бывший ее муж – даром, что участковый при исполнении, – руки распускал да был Светлане неверен. Потом пошел слушок, что разойтись Фаине благословил старец Трифон, любивший, по словам Никитишны, вмешиваться в чужие судьбы.

5

В определенные моменты богослужения выносить особую свечу на подставке, подавать кадило, записки с именами верующих, убираться в алтаре и т. п.

Впрочем, ни сама Фаина, ни Сергей на эту тему не распространялись, и слухи постепенно стихли.

Глава третья

1

На обочинах трассы снег почти сошел, обнажая черную землю. Овраги и речушки, темные стволы деревьев мелькали за окном, быстро сменяя друг друга, сливаясь в пятно. Монотонный пейзаж убаюкивал. Дерзкое весеннее солнце припекало сквозь запылившееся стекло старенького «фиата», но в теньке все еще заметно холодило.