Вердикт двенадцати (сборник)
Шрифт:
Поначалу дело казалось проще простого. Было ясно, что девушка, Айрин, вне себя от горя и ужаса. Да и в любом случае у нее бы вряд ли хватило сил задушить старую даму, а если убийца все же она, то как прикажете объяснить таинственный звонок в участок? Девушка клялась, что невиновна и что с четверть часа тому назад ее разбудил телефон, но когда она спустилась и подняла трубку, никто не ответил. Мысленно инспектор Ходсон дал ей отвод, присовокупив, что, не говоря о всем прочем, ни одна девушка ее лет не могла бы сыграть так убедительно. Айрин к тому же сообщила, что тетя Виктория — ее сонаследница по завещанию бабушки и имеет ключи от дома. В том, что
Когда констебль, которого отрядили сообщить Виктории печальное известие, вернулся с известием, что та уходила из дома рано утром и возвратилась довольно поздно, инспектор поспешил в Льюишем, чтобы самому провести допрос. Он почти не сомневался, что убийца нашлась, тем более, что Айрин успела упомянуть между всхлипами о крайне сварливом характере бабушки.
Тут, вероятно, лучше всего обратиться к прямому изложению.
Вопрос: Надеюсь, вы понимаете, миссис Мулхолланд, что я должен задать вам несколько вопросов, — таков порядок.
Ответ: Чем быстрей вы закончите со своими делами, молодой человек, тем скорее я смогу вернуться к моим. Я трудом на жизнь зарабатываю.
В.: У вас состоит в услужении некая миссис Виктория Аткинс?
О.: Констебль вам об этом уже говорил.
В.: Хорошо. Не отлучалась ли она из пансиона сегодня рано утром?
О.: Отлучалась. Без всякого разрешения, даже не сказалась, мне самой пришлось потрудиться, чтобы сготовить постояльцам завтрак. Я решила закрыть на это глаза, она хорошая прислуга, но больше такого не повторится.
В.: Думаю, не повторится, мэм. Вы случайно не заметили, когда она ушла?
О.: Точно не знаю, но где-то после шести.
В.: После шести? Вы уверены? И как после?
О.: Уверена. У меня не в обычае отвечать приблизительно. Она встала в шесть, потому что я слышала, как у нее в комнате зазвенел будильник, как она встала и сколько при этом наделала шуму. Ноль внимания, что другие еще спят. Думаю, мисс Микин ее тоже слышала — она, мисс Микин, занимает вторую верхнюю комнату, дешевую, потому как денег у нее небогато, хотя она очень милая дама. Потом Виктория спустилась, прибралась в комнатах и ушла, ни словечка мне не сказала, только оставила вот эту записку. Я не слышала, как она закрыла дверь, — у нее хватило хитрости выскользнуть тихонько. Так что не скажу точно, когда именно она вышла. Минут в двадцать седьмого, что-то около того.
В.: Понятно. С вашего позволения, я пока оставлю у себя эту записку. Разрешите взглянуть на ваши часы?
О.: На мои часы? Зачем? Впрочем, пожалуйста.
В.: Вы утром не заводили их, не переводили стрелки? И никому не передавали?
О.: Разумеется, нет. С какой стати?
В.: Вы действительно уверены в том, что мисс Аткинс встала именно тогда, когда вы сказали?
О.: Я же сказала, что да.
В.: Долго ли звенел у нее будильник?
О.: Как
В.: Вы не слышали, чем она потом занималась? Чистила камин, раздвигала шторы или еще что делала?
О.: Затрудняюсь ответить. Я слышала, как она встала и что-то там у себя опрокинула, не знаю, что именно. По-правде сказать, я, как заведено, еще немного вздремнула до чая. Во всяком случае, должна признать, что внизу все было убрано и подготовлено к завтраку. То есть заваривать чай и готовить завтраки мне все равно пришлось самой. А если вам нужно поточнее узнать, чем занималась Виктория, так у нее самой и спросите.
(Примечание к вышеизложенному: мисс Микин подтверждает показания миссис Мулхолланд.)
Продолжение опроса.
Вопрос: Назовите, пожалуйста, ваше имя.
Ответ: Мэй Ина Аткинс. Что вам от меня нужно?
В.: Не могли бы вы сказать, когда точно и почему ваша сестра Виктория приходила к вам нынче утром?
О.: Странно, что вы об этом спрашиваете. Но вам видней. Во всяком случае, ничего дурного тут нет. Вчера мне было жуть как плохо, и Вик пообещала утречком заглянуть на минутку меня проведать. Я ее, конечно, не виню, как хозяйка у нее эта гнусная старая ведьма, сестре приходится урывать время, но все равно не стоило заявляться в такую рань, могла бы и о других подумать. Понимаете, я сказала хозяйке, она у меня очень добрая, что мне было плохо, и она разрешила мне сегодня отдохнуть, вот я и подумала в кои веки раз хорошо отоспаться, а тут без двадцати семь заявилась Виктория, устроила трезвон, всех перебудила, и только затем, чтоб узнать, как я себя чувствую.
В.: Без двадцати семь! Быть не может.
О.: Да нет, так оно и было. Я ей сказала: «Я очень тронута, — сказала я, — и хочу, чтоб ты это знала, Вики, но не стоило всех поднимать в такую рань», — а она в ответ: «Уже восьмой час», — а я ей: «Да ничего подобного». Но она так и не поверила, пока я не заставила ее поглядеть в окно на часы, что на церкви Святого Михаила, и уж тут она убедилась. Тогда она надулась и скоро ушла, сказав мне всего пару слов.
В.: Хм-хм! Далеко отсюда до пансиона, где работает ваша сестра?
О.: Минут двадцать на автобусе. Я часто езжу.
В.: Полагаю, вы, как обычно, провели ночь в этом доме?
О.: А то как же? Я же говорю, мне сильно нездоровилось, да и вообще с чего бы это мне разгуливать ночью по улицам? Мадам была так добра, что принесла мне стакан горячего молока и три таблетки аспирина. Я сразу легла и заснула и проспала как мертвая, пока Вик меня не разбудила.
(Нет нужды приводить здесь запись допроса хозяйки Мэй. Вот главное, что та показала: «Я велела Мэй ложиться пораньше, так как ей нездоровилось, и вскипятила для нее стакан молока. Я поднялась к ней в комнату, убедилась, что к половине десятого она уже улеглась, и заставила выпить три таблетки аспирина, которые ей принесла. Я сказала, что утром сама приготовлю завтрак для моего благоверного. Насколько я знаю, она спала как убитая, пока эта ее беспардонная сестрица не подняла всех нас на ноги».)