Верен до конца
Шрифт:
— В Пластках: Иван — раз, Иван — два, Никанор, Петро… В Озерном: Зеленуха, Ахрем, Чигирь, Кастын, Пилиповка. Кто ж из них мог тут лазить? — спросил он, глядя на Гальченю, как будто тот должен знать об этом. — Следов не осталось?
— Да какие там следы! — озабоченно ответил Герасим Маркович. — Снежок было присыпал землю, да скоро растаял. Если б были следы, никуда бы он от меня не скрылся, нашел бы я его хоть под землей. Тут главное — дознаться, кто это и видел ли он лагерь?
Трутиков опустил голову, уперся бородой в рыжеватый воротник дубленого
— Не тревожься, Маркович, — вдруг заговорил он. — Не думай ничего плохого, я все улажу. Я спрошу, кто приходил, мне скажут. Тогда гляну в глаза тому человеку и узнаю, что у него на душе.
— А если человек видел лагерь? — не успокаивался Гальченя. — Что тогда?
— Тогда скажу ему, чтобы держал язык за зубами, и будет держать.
В сумерки Адам Майстренко и нижинские комсомольцы простились с нами и пошли на Нижин. В густых зарослях между Нижином и Бариковом их должна была встретить Маруся Кононова, сестра Фени и жена Адама Майстренко.
К вечеру подморозило, под ногами шуршали листья и даже поскрипывали немного, будто снег в сильный мороз. Лесом идти трудно. Комсомольцы разделились на две группы и пошли проезжей дорогой: одна группа впереди, другая чуть позади.
К условленному месту пришли поздно, однако Маруся ждала их. Вид у нее взволнованный, лицо похудело, вытянулось, даже при лунном свете можно было разглядеть синие круги под глазами. Видно, она много плакала.
Маруся рассказала, что эсэсовцы перетрясли весь Нижин, многих арестовали, в том числе Фениных и ее подруг. Их родную хату сожгли. Марусе не жаль было ни хаты, ни вещей — пускай подавятся ими бандиты, — она волновалась за своих подруг, попавших в лапы фашистов. Среди девушек были комсомолки, были и такие, которые не состояли в комсомоле, но принимали участие в работе подпольной организации. Как будут вести себя девчата? Уж очень молодые есть среди них, только что семилетку окончили, некоторые даже из шестого класса. Начнут гестаповцы мучить, может, не выдержит какая-нибудь. А тогда смерть не только ей, но и всем остальным.
— Кто арестован? — спросил Майстренко.
Маруся перечислила, и, когда назвала имя последней девушки, голос ее задрожал.
— Может, с ними надо быть там Фене или мне, — неожиданно сказала она. — Им легче было бы…
— Неверно! — резко прервал Майстренко. — Знали бы девчата, что ты так говоришь, обиделись бы на тебя. Мало веришь им, — значит, плохо знаешь! Я уверен, что ни одна не дрогнет!
— Разве только Лида, — задумчиво сказал один из парней, — Такая она еще слабенькая, несамостоятельная… Недавно брошку потеряла, так чуть не час плакала.
Маруся тотчас же заступилась за Лиду; она, наверно, заступилась бы за каждую из арестованных девушек.
— Не знаешь ты Лиду! — горячо запротестовала она. — Не знаешь! А если так, то и не говори. Вот на, смотри.
И Маруся протянула хлопцу небольшой клочок бумаги.
— Читай! — шепотом приказала Маруся. — Читай, что здесь написано. Брат Лиды мне принес, Адамка.
Парень набросил на голову свитку,
«Дорогие мои девочки и все, кто остался! — писала Лида. — Не думайте ничего плохого о нас и не бойтесь. Мы не подведем! Клянемся!»
— Куда их погнали? — спросил Майстренко. — Далеко?
— В Кузьмичи пока, а может, в Постолы, — ответила Маруся, — там у них отделение гестапо.
— Надо передать им письмо, — немного подумав, сказал Майстренко. — Теплое письмо, сердечное. Надо, чтобы они знали, что мы получили записку, что верим им и надеемся на них.
— Верно, — ответила Маруся. — Адамка отнесет.
— Не Адамка, а ты, — возразил Майстренко. — Там ведь надо еще суметь передать.
— Адамка сумеет! — сказала Маруся. — Ему это легче сделать. Когда нужно было, мы ему и не такие задания давали. Везде проберется, все высмотрит, все узнает.
— Давайте сейчас же напишем, — предложил Майстренко. — А ты, — обратился он к Марусе, — обеспечишь передачу.
Хлопцы пристроились под кустом, накинули на головы плащ-палатку и при свете фонарика начали писать, а Маруся тем временем вышла на дорогу.
Глянула в одну сторону, в другую, прошла немного вперед, хотела уже повернуть обратно, как вдруг черная фигура с винтовкой в руках преградила ей дорогу.
— Ты куда? — спросил хриплый, приглушенный бас.
— Домой, в Нижин, — стараясь быть спокойной, ответила Маруся.
— Откуда? — Изо рта полицая резко пахнуло самогонным перегаром.
— Из Барикова иду.
Подошел еще один полицай, взглянул в лицо Марусе и захохотал:
— Старые знакомые, слава богу!
— Я вас не знаю, — твердо сказала Маруся, хотя она сразу узнала в полицейском кузьмичского пьяницу и проходимца, которого в деревне никто и за человека не считал. На лице у него был длинный синевато-красный шрам, поэтому везде и звали этого долговязого нескладного лодыря «шрамоватым». Маруся поняла, что она наскочила на засаду.
— Стыдно не признавать старых знакомых, — насмешливо говорил «шрамоватый». — Ты, Кононова, не выкручивайся, а говори правду, так лучше будет. К муженьку ходила? Знаю, знаю твоего муженька. Если бы нарвался он на меня, всей обоймы не пожалел бы, ей-богу. — И, повернувшись к другому полицаю, прибавил: — Старые счеты с ее коханым, понимаешь?
— Это же, должно быть, сестра Кононовой, — тихо сказал полицай.
— Какой Кононовой? — равнодушно спросил «шрамоватый».
— Ну той, которую ищут теперь.
— Они ищут свое, — хвастливо сказал «шрамоватый», — а мы свое. — Он резко махнул рукой, и от этого так повело его в сторону, что, сделав несколько шагов, он чуть не повалился на куст.
— Тихо ты! — подхватил его полицай, стоявший на ногах чуть потверже.
— Ты знаешь, кто ее муженек? — продолжал «шрамоватый». — Вряд ли знаешь. Это же над всем комсомолом начальник. Понял? А главное — мой давнишний враг. Понял?
Первый полицейский замолчал, видно «шрамоватый» был здесь старшим.