Вереница

Синклер Элисон

– Одно из наших общих стремлений – достичь гармонии в отношениях друг с другом, то есть со всем человечеством, и с нашими инопланетными хозяевами. А поскольку нас никто здесь не встретил – хотя в каком-то смысле нас встретили очень гостеприимно, ибо мы чувствуем себя комфортно и ни в чем не испытываем нужды, – я полагаю, нам нужно продолжать процесс, начатый в Монреале, и создать такое правительство и законодательство, которые отвечали бы нашим общим целям, несмотря на наше различное происхождение. Поэтому я призываю всех здесь присутствующих, а также всех находящихся на корабле, подписать Монреальское соглашение в индивидуальном порядке, чтобы у нас появилась какая-то общая правовая основа. И, что еще более важно, я призываю всех присутствующих, а также всех, кто находится на борту, принять участие в процессе развития системы управления

и законотворчества, основанных на этом соглашении, которое мы дополним так, как подскажет нам время и наш собственный опыт. Те из нас, кто подписал соглашение, сделали это в исключительных обстоятельствах, поскольку нам не хватало тогда ни времени, ни информации. Поэтому документ получился не таким, каким мы написали бы его сейчас – и безусловно не таким, каким мы сможем написать его через день, или десять дней, или сто дней. Мы оказались в привилегированных условиях. Все наши основные телесные нужды удовлетворяются без труда, поэтому у нас появилась возможность – по крайней мере у тех, кто любит работать, – пересмотреть и дополнить Монреальское соглашение. Полагаю, таким образом человечество предстанет в лучшем свете в глазах межпланетного сообщества, к которому мы хотим присоединиться. Благодарю за внимание, – сказала под конец она и, отвесив легкий изящный поклон, сделала шаг назад.

– О Господи! – протянула женщина, сидевшая рядом с дамой с кольцом в виде черепа. Софи узнала ее. Именно с этой высокой светловолосой женщиной Арпад так яростно скандалил в их первое утро. – Пойдем, Эйлиш! Сколько можно слушать эту тягомотину?

– Погоди, – лениво улыбнулась ей Эйлиш. – Я хочу кое-что сказать, когда настанет время.

В передних рядах встал какой-то мужчина:

– А если мы не хотим подписываться – что тогда?

– Почему не хотите? – с искренним интересом спросила Виктория. – Какие у вас возражения?

– Я не говорил, что у меня есть возражения, мэм, – ответил мужчина, сложив перед грудью ладони. – Я просто спросил, что будет, если кто-то не захочет подписываться.

– У нас здесь есть американцы, иранцы, ливийцы, шииты и сунниты, – ответил вместо Виктории Арпад, – сербы и хорваты, израильтяне и арабы, то есть исконные враги, живущие как соседи. Я с моими единомышленниками всю жизнь работал, пытаясь исцелить тела и души людей, ставших жертвами тех, кто провозглашает “независимость, свободу и национальный суверенитет” – и прикрывается этими благородными словами, чтобы вершить свои грязные и кровопролитные дела. Я не верю людям, которые не признают закона, так что если вы хотите жить без закона, сэр, идите куда-нибудь в другое место.

– И кто же провозгласил тебя Богом? – раздался откуда-то из публики голос.

Эйлиш что-то пробурчала себе под нос. Третья женщина из ее компании равнодушно подняла голову, поразив Софи внезапно открывшимся сходством. Она была похожа на Эйлиш как сестра, только вместо блестящего узла волос у нее была короткая стрижка. На Эйлиш был прямой свободный пиджак, жилет и мини-юбка, а на ее сестре – длинный черный пиджак и длинная юбка, в которую она, как в одеяло, завернула поджатые под себя ноги так, что не было видно ни лодыжек, ни туфель. Эйлиш, привыкшая повелевать, смотрела вокруг надменным взглядом, в то время как ее сестра сидела, скрестив по-турецки ноги, положив на колени руки и опустив глаза.

– Бог умер, – резко сказал Арпад, – в отравленных траншеях Франции, при бомбежке Дрездена, в джунглях Малайзии, в гетто Европы и на улицах Сараево. – Стриженая женщина снова подняла голову, глядя на Арпада слегка заблестевшими глазами. – Бог умирал день за днем в лагерях для беженцев в Судане. Я видел, как он умирал в иссохших младенцах, чьи глаза были похожи на черный камень, в женщинах, до смерти исходивших кровью при родах, в двадцатипятилетнем молодом человеке, который был недавно гордым воином и которого голод и старые раны превратили в слабоумного старца.

Эйлиш откинулась назад, опершись на локти.

– Хороший спектакль, – громко прокомментировала она.

Ее сестра вновь потупила голову. Бритый мужчина с нежными глазами и гвоздиками в ушах погладил ее руку кончиками пальцев, не спуская с Арпада глаз. В профиль его очки казались до смешного маленькими на гордом орлином носу.

– Виктория – благородная дама, она призывает вас подписаться под соглашением. Я не такой благородный. Я заявляю, что у нас будет закон. Мы все здесь перемещенные лица, мы

все здесь среди чужих, наши старые враги стали нашими соседями, однако наши старые страхи, надежды и сомнения, конечно же, не умерли, и выбор нашего пути будет определяться нашими привычками, моральными нормами и религиозными верованиями. Их так много – мнений, вероисповеданий, убеждений – и они такие разные! Все старые нерешенные вопросы остались при нас. Должны ли женщины иметь равные с мужчинами права? Должна ли религия быть личным делом каждого, или каждый должен принять вероисповедание большинства? Способны ли вы с легким сердцем оставить неутоленной жажду мести? А ведь появилось так много новых вопросов! Имеют ли право мужчины и женщины, как прежде, выбирать мать или отца своих будущих детей, или же этот вопрос необходимо передать в ведение медиков, чтобы предотвратить кровосмешение? Имеют ли женщины и мужчины право не становиться матерью или отцом? Мы живем здесь у всех на виду, между нами нет стен; а как же быть с правом на личную жизнь? У всех есть свое мнение по этим вопросам. У всех есть свои убеждения и верования. Некоторые из этих верований могут доходить до фанатизма. Но мы больше не изолированы в своих районах и кварталах. То, что с нами происходит, непосредственно касается всех нас. Вы выбрали меня, потому что у меня есть опыт в организации санитарных условий, обеспечения пропитанием, жильем и работой. Но у меня есть опыт и в других областях. Я знаю, что может привести к хаосу, а что – к порядку. И пока вы считаете меня руководителем, в нашем обществе будут существовать некие нормы поведения, что-то будет считаться дозволенным, а что-то – недозволенным. Возможно, это соглашение, которым так гордится Виктория, станет нашим законом; возможно, мы создадим нечто новое. Я не настаиваю на том, что я имею право диктовать вам законы; я видел множество разных общественных систем, и в каждой из них свои плюсы и минусы. Я не верю в Бога, а потому не стану обращать вас в свою веру. Мне не нужны ваши души. Бог умер у меня на руках, когда мне было девятнадцать. Но у нас будет закон!

– Черт возьми, Эйлиш! – сказала блондинка. – Мы что, должны выслушивать всю эту дребедень?

– Можешь подать на него в суд за оскорбление личности, – сказала четвертая женщина. – Тогда мы узнаем, насколько он предан закону.

Женщина с короткой стрижкой вдруг встала на ноги, путаясь в длинных одеждах. Блондинка тоже вскочила, схватив ее за руку, С энергией, поразительной для ее подавленного вида, стриженая набросилась на блондинку, ударив ее в грудь, и, когда та упала, выпрямилась в струнку. Она, как заметила Софи, не приподняла свою длинную юбку, хотя та сковывала ее движения.

Софи, не раздумывая, встала и начала проталкиваться сквозь толпу.

Миниатюрная рыжеволосая женщина – Голубка – тоже бросилась к стриженой. Когда Софи добралась до них, стриженая стояла, опустив обе ладони в струю воды и склонив голову.

– Для них все – шуточки, – сказала она.

– Если хочешь, мы можем поговорить об этом, – сочувственно кивнула Голубка.

Женщина плеснула себе в лицо пригоршню воды.

– Нет, я не хочу об этом говорить. Я хочу забыть об этом. – Она провела ладонью по лицу, смешивая капли воды со слезами. – Извините, извините, извините.

– Не за что, – сказала Голубка.

– Почему это? – возмущенно воскликнула стриженая. – Я что, не достойна того, чтобы меня судили по общим меркам? – Она снова отвернулась, глядя на переливающуюся стену. – Понимаете, месяц назад у меня не было убеждений. Я имею в виду – насчет сексуальных домогательств и оскорбления личности. Когда окружающие шутили по этому поводу, я смеялась. Когда окружающие возмущались, я возмущалась тоже. Я просто делала то же, что и все – и думала так же, как и все. А теперь… – Она вытерла руки о свою тяжелую пеструю юбку и посмотрела на нее с отвращением. – А ведь меня даже не изнасиловали…

– Когда речь идет о насилии, не может быть никаких “даже”, – убежденно произнесла Голубка. И, помолчав, спросила: – Когда это случилось?

– Три недели назад, – ответила женщина. – У меня была прекрасная жизнь, друг, квартира, работа… он просто уничтожил все это. Я не могла вернуться домой, содрогалась от прикосновений моего друга. Я… Я знаю, что я слишком импульсивна, но я поняла, что никому не смогу больше верить и что мне противно смотреть на все вокруг. Прежняя я умерла, а то, что осталось, продолжало влачить жалкое существование, как труп, ничего не ощущая.