Верещагин и другие. Роман и три пьесы для чтения
Шрифт:
– Послушайте, хотите мой кабинет посмотреть? Пойдемте, я покажу.
– Я пойду? – спросила она у брата, то есть у своего мужа. – Ты не хочешь?
– Иди, конечно, я сто раз там был, а тебе будет интересно. У него там такая берлога… ух! Книг – уйма. То, что ты любишь.
Мы вошли, я оставил дверь полуоткрытой. Она сначала остановилась в некоторой растерянности – в кабинете ступить было негде, приходилось пробираться узенькой тропкой от входа к роялю, а потом к письменному столу. И везде книги, книги, штабеля книг, ноты, картины и рисунки, многим из которых не хватало места на стенах, их приходилось держать
Я видел, что она под впечатлением:
– Вот это да.
И вдруг без всякого перехода:
– Вы меня не помните?
Я опешил:
– Разве мы встречались раньше? Нет, не помню.
– Ну конечно. Вы и не могли запомнить, сколько у вас было таких поступающих.
– А куда вы поступали? – Я правда не помнил.
– В училище. Сдавала вам сольфеджио.
– Не поступили? Завалили?
– Не завалила, четверку получила. Но дальше сдавать не стала, не захотела.
– Родной вы мой, так почему же вы мне тогда не…
Я чуть не сморозил страшную глупость: я хотел спросить – почему вы не сказали мне тогда, что вы жена моего брата?
– А, ну да, ну да. Конечно, конечно…
Мне стало смешно. Ей тоже.
– Так значит, вы не помните.
Я рад был бы сказать ей, что помню и помнил все это время (даже такая бредовая фраза пронеслась у меня в голове), но чего не было, того не было. Нет, я не помнил.
– Ну и ладно. Тогда показывайте книги!
Даже если она не улыбалась, глаза все равно смеялись. В них била ключом какая-то веселая жизнь, страшно от меня далекая. Но мне было с ней легко, вот что. Она легко говорила, легко запрокидывала голову, а на меня смотрела по-прежнему внимательно, пристально, изучая. Серьезный взгляд серьезной ученицы. Странно, меня эта пристальность совсем не напрягала.
Я усадил ее за свой письменный стол, как поступал иногда со студентами, и начал носить ей книгу за книгой.
Уже трижды в кабинет заглядывала жена. Дважды заглянула тетка. Потом зашел брат:
– Нам пора, пожалуй. Завтра на работу.
Она посмотрела на него вопросительно:
– А что, поздно уже?
– Да вы третий час тут сидите.
Я не поверил: как третий час? Взглянул на свои старые напольные часы. Да, точно.
Вот, пожалуй, еще одна странность: я не заметил, как прошло время. Спроси меня, о чем мы говорили с ней, я не отвечу. Помню, что был оживлен, возбужден, как бываю иногда на особо удачных занятиях со студентами, и тогда они признаются мне, что не заметили времени. Что ж, как выяснилось, она и была, по сути, моя студентка, несостоявшаяся студентка. Могла бы ею быть. Этим я себя и успокоил. И еще тем, что много выпил, тут немудрено потеряться во времени. Захотелось еще выпить.
Они засобирались. Я пошел проводить их в прихожую. Мать была бы довольна, она любила, когда в доме гости, подумал я. Поймал себя на том, что впервые за эти сорок дней не чувствую за грудиной ледяной глыбы, которая подступает к самому горлу.
Тетка, брат. Она.
– Ну, до свидания!
Я поцеловал ей руку на прощанье, как и при встрече.
И вот тут, когда она уже повернулась ко мне спиной и выходила к лифту, я услышал – нет, не звук упавшего в саду яблока, я услышал тихий, высокий, нежный скрипичный звук. Он сопровождал ее до самого лифта и стих только тогда, когда кабина гулко двинулась
Я еще постоял в дверях, услышал, как хлопнула дверь подъезда. Звук больше не повторялся.
Я прошел в материну комнату и допил коньяк, прямо так, из бутылки. Стало совсем хорошо. Я даже улыбнулся, кажется. В коридоре столкнулся с женой, она смотрела на меня очень внимательно. Наверное, оценивала, насколько я пьян. Я постоял секунду и пошел к себе.
В эту ночь ко мне вернулся «Верещагин». Я жалел, что нет партитуры, но, с другой стороны, я почти всё помнил. Пробежался по первой части, Andante, потом по Allegro vivace, отточил немного третью, Toccata, с замирающим сердцем ожидая, что будет происходить с тем самым не поддающимся мне куском, где появляется Она. Я точно знал теперь, что это скрипка, и только скрипка, знал, в какой тональности… Но мелодия не шла. И это был первый раз, когда я не пришел от этого в ярость!
Вспомнил мать, ее голос, шаги, погладил рукой халат на двери. Едва дополз до топчана – и уснул.
Мы возвращались домой от Профессора, как называл его мой муж. Свекровь шла чуть впереди, мы с ним отставали на несколько шагов.
– Ну и как тебе у них? – спросил муж.
Я помолчала. Мне трудно было подобрать слова.
– Знаешь, у них очень необычный дом, я не видела таких.
– Да что там необычного, – проворчал муж, – обычный интеллигентский бардак. Убраться бы там не мешало. Такое впечатление, что пыль к ним самосвалами свозили. И на кухне все черное.
Он был чистюля, до педантизма. Я, впрочем, тоже терпеть не могла бардака в доме. Но этот (и дом, и бардак) был все-таки особенным, так мне показалось. И кабинет, весь в полумраке, если не сказать во мраке, с нависающей медной люстрой, весь от пола до потолка заставленный, заложенный, забитый книгами и нотами, стены, завешанные настоящими картинами, а не дешевыми репродукциями… Я вспомнила обои в полоску в нашей квартире. А я-то думала, что по-другому и быть не может.
– И Профессор ваш необычный, – сказала я вдруг. – Интересно, какую музыку он пишет.
– Так какие проблемы? – он пожал плечами. – Теперь я вас познакомил. Если будут у него концерты – сходишь. Мать говорила, его нечасто играют, но бывает. Ты же ходишь в консерваторию? Ну вот и пойдешь, билеты он для тебя оставит.
Да, я ходила, эта привычка у меня осталась с детства.
– Ну вот, а тут ему только позвонить. Он будет рад. Не думаю, что на его концертах много зрителей, – усмехнулся муж.
– Слушателей.
– А, какая разница! Это слова всё, слова. По словам ты у нас специалист, я в этом ничего не понимаю, я больше по числам.
Числа нас и познакомили.
Про музыкальное училище я действительно заставила себя забыть после той четверки по сольфеджио. «Никакой музыки больше», – мне пришлось повторить это себе много раз, прежде чем я перестала ежедневно заниматься, что делала до этого всю сознательную жизнь, с первого класса музыкальной школы.
Оставалась ерунда – понять, что я буду делать дальше. Задумалась было о журфаке, но тут вмешалась любимая учительница литературы:
– Деточка моя, ну зачем на журфак? Как же я не люблю журналистов! Вечно у них на одно слово правды три слова вранья… Вот на филологический – другое дело, станете хорошим критиком.