Вересковый рай
Шрифт:
Это давало двойную выгоду. Захват Шрусбери потрясет даже короля Генриха, который наконец задумается над тем, какую глупость он совершает. Да, после этого как раз и понадобится посредник. Генрих долго еще будет охвачен яростью, чтобы спокойно выслушать кого-либо. Но женщина, никоим образом не связанная с войной, искренне опечаленная враждебностью между ее отцом и королем, которому так полюбилось ее искусство, – другое дело. И особенную ценность имеет то, что певчая птичка, которой так восхищался Генрих, была вынуждена покинуть короля из-за угроз епископа Винчестерского. Еще раз
Но на первый план выходил вопрос о замужестве. Его глаза сузились, и он постучал кончиками пальцев по письму, которое прочитал в присутствии Саймона, прежде чем оно было запечатано. Аргументов у него было немного. Силой Рианнон не принудишь. Если внешнее давление окажется слишком велико, она убежит или даже убьет себя. Но есть способы заставить человека давить на себя самого. Ллевелин подозвал служанку и велел ей отнести письмо Саймона Рианнон. Как он и ожидал, через несколько минут она сама впорхнула в зал, не успев причесаться и одеться как следует.
Увидев отца, она воскликнула:
– Он уехал?!
– Несколько часов назад, – степенно ответил Ллевелин. – А что? У меня созрели некоторые предложения Пемброку, и Саймон наиболее подходящая кандидатура, чтобы передать их.
– Где Пемброк? Я отправлю гонца.
– Понятия не имею, где Пемброк. Саймон как-нибудь разыщет его и, вероятно, потом будет следовать за ним из одного замка в другой. Друзья графа почему-то именно сейчас не проявляют желания сообщать о своем местонахождении даже мне. А что, Рианнон? Что ты такое важное хочешь сообщить Саймону, если собираешься посылать к нему гонца?
– Я не хочу, чтобы он приезжал в Ангарад-Холл, – уныло произнесла Рианнон.
– А в письме говорится, что он приедет? – спросил Ллевелин, чтобы Рианнон и в голову не могло прийти, что он читал письмо.
Рианнон кивнула. Ллевелин посмотрел на нее, ожидая, что она что-нибудь скажет, но она молчала.
– Я заметил, что Саймон несчастлив, – продолжал он. – Чем он обидел тебя, Рианнон? Может быть, его мать и сестры не были добры к тебе?
– Нет. Меня приняли очень тепло, – ее голос поник. – Они будут разочарованы тем, что наш брак не состоится.
– Не состоится? Почему?
– Я не могу, – Рианнон остекленевшим взглядом смотрела в пустоту.
– Я так и подумал, увидев лицо Саймона, хотя он ничего не сказал, – Саймон мог говорить только правду, но Ллевелин считал ложь во спасение добрым делом. – Сказать «я не могу» недостаточно, Рианнон. Я снова спрашиваю, чем тебя обидел Саймон?
– Ничем, – почти крикнула Рианнон, схватившись за волосы, словно это был спасательный трос, а она покачивалась на краю утеса. – Саймон тут ни при чем!
– Ты разлюбила его? Он больше не привлекает тебя?
– Нет… Папа… Я слишком люблю его.
Ллевелин протянул руку и притянул дочь к себе.
Она никогда не называла его «папой». Это слово было как крик о помощи. На секунду решимость Ллевелина заколебалась, но это лишь сделало его еще тверже в следующее
– Это глупо, дочка, – проговорил он серьезно. Он собирался сказать, что женщина, никогда не знавшая любви к мужчине, могла бы противиться браку, но обратное абсурдно. Однако Рианнон перебила его.
– Это не глупо, – горячо возразила она, отстраняясь, и торопливо изложила свои страхи и мучения, промолвив в заключение: – Он будет страдать некоторое время, а потом найдет себе другую женщину, которая утешит его боль и… и займет мое место, – на последних словах она запнулась.
Ллевелин сумел спрятать улыбку и скорее равнодушно произнес:
– Я так не думаю. Я знал отца Саймона, когда нас еще едва ли можно было назвать мужчинами. Мне было семнадцать, и Иэну столько же. Он тогда уже был влюблен в леди Элинор – я столько наслушался о ней, что прямо тошнило. Она вышла замуж за его господина и лучшего друга, сэра Саймона Леманя. Иэн никогда не прикасался к ней, даже не осмеливался взглянуть на нее – в смысле как на женщину, но продолжал любить. О, множество женщин согревало его постель, но ни одна не затронула его сердце, и он так и не женился, пока не умер Саймон Лемань. Только тогда он взял ту, которую так страстно желал… Что? Лет двадцать назад это было.
Рианнон, вытаращив на него глаза, отступила на шаг. Она принимала тот факт, что Саймон будет верен ей, если станет ее мужем, как сказала Сибелль, сознательно, а не по неведению. Однако ей никогда прежде не приходило в голову, что он мог говорить правду, когда утверждал, что будет верен ей, независимо от того, возьмет она его или нет. Но с его отцом именно так и случилось, причем он не питал ни малейшей надежды на удовлетворение своей любви с самого начала.
– Ты ведь по природе не жестокая, Рианнон, – прервал Ллевелин молчание, которое наступило после его последних слов. – Возможно, ты просто не рассмотрела это дело со всех сторон. Подумай, правильно ли, потворствуя своим страхам, обрекать человека, который любит тебя, на одиночество, бездетность и вечную печаль. Постоянство его натуры не связано с его волей или просто упрямством, это врожденная черта.
– Значит, я должна пожертвовать собой, – с горечью воскликнула Рианнон.
– Об этом судить только тебе. Если это только жертва, причем жертва на всю оставшуюся жизнь, тогда, возможно, Саймону, который будет жить, поскольку у него есть обязанности и долг, которые он не может сбросить с себя, придется смириться со своим вечным неутоленным желанием, – он снова протянул руку и привлек Рианнон к себе. – Любовь моя, у тебя достаточно времени, чтобы спокойно обдумать все это. Пемброк теперь наверняка начнет войну, и Саймон будет с ним. Он будет слишком занят и утомлен, чтобы думать о женщинах. – Ллевелин улыбнулся. – Иди и приведи свое платье в порядок, дочка, а потом вернешься и расскажешь мне, как провела время при дворе Генриха.