Веретено
Шрифт:
Но когда тяжёлая дверь в дом, открылась и из избы пахнуло спёртым, не жилым воздухом, я заплакала.
У окна, на обеденном столе слабенько горел огарок свечи, рядом сидел бабушкин кот и смотрел прямо на меня.
– Ужо не чаяли дождаться, – сказал басом кот, сверкая в полутьме глазами.
Я помотала головой, и переступая порог, запнулась, пролетев пару метров, упала на середину комнаты.
– Впечатлительная, – сурово вынес приговор кот Капитон.
Иногда я пыталась представить, как бы разговаривал бабушкин кот, если бы был человеком. Вот именно так! Басом,
– Капа, – сказала я жалостливо коту, стоя на коленках, – коты не разговаривают.
Кот хмыкнул и спрыгнул со стола. Я осторожно встала, и не поворачиваясь спиной к коту вернулась к двери и включила свет, очень надеясь, что мне это всё привиделось и прислышалось.
– Коты не разговаривают, – ещё раз сказала я, на всякий случай.
Капитон сидел на полу и внимательно смотрел на меня. Потом душераздирающе мяргнул и подошёл к миске.
– Голодный котик! – успокоилась я и открыла холодильник.
В холодильнике было пусто. Совершенно пусто. Лишь в морозилке нашлась старая перемёрзшая сосиска, я с извинениями предложила её коту. Кот насторожённо её понюхал и остался в задумчивости на предмет её съедобности.
Пока кот раздумывал, и даже вёл себя по–кошачьи, дёргал хвостом, делал недовольные морды, я осмотрела дом.
Дом был пустой. Было ощущение, словно из него переехали. Остался только стол и стул и старый холодильник. Не было ни этажерки, ни вазочек. Книги и камни валялись кучкой на полу. Ни фотографий на стене. Ничего. Пусто. В углу валялись старые бабушки калоши, с истёртой красной байковой подкладкой и веник. Я смотрела на разорённый дом, и плакала. Кот подошёл, потёрся о мои ноги и сел рядом.
Я наклонилась погладить Капитона за ухом и увидела под стулом веретено. Бабушкино веретено! Когда-то она пряла, сидела за старинной, прапрабабушкиной прялкой и наматывала тонкую шерстяную нитку. Сколько я ни пыталась научиться прясть, у меня не выходило: нитка рвалась, не накручивалась. Бесталанная я оказалась к прядению. Ну и ладно. Я схватилась за это веретено, как за последнюю надежду.
– Бабушкино! – тихо проговорила я.
Выточенное на токарном станке, вытертое до гладкости бабушкиными руками, спиралью сбегающие бороздки от туго намотанных нитей, год за годом ложившиеся под ловкими бабушкиными пальцами. Я гладила веретено с закрытыми глазами, и видела перед собой бабушку за прялкой: молодую и счастливую.
– Печь пора топить, хозяйка! – вырвало из видения басовитое ворчание.
– Капитон! – ответила я, не открывая глаза. – прекрати сейчас же! Коты не разговаривают. Точка.
– Глазы-то расколупай! –
– Мррр! – Капитон потёрся об мои ноги одновременно с сердитым басом.
Я приоткрыла один глаз, осторожно посмотрела. За столом на единственном стуле сидел мужик. Бородатый, в тулупе и выжидательно смотрел на меня.
– Вы кто? – пискнула я и уронила веретено от испуга.
Мужик пропал. Капитон тёрся об мои ноги, показывая всем своим кошачьим видом, что он кот благонадёжный и молчаливый.
– Веретено подбери, – приказали мне с единственного стула.
Я нагнулась и взяла веретено, внимательно рассматривая пустой стул. Как только, я взяла веретено – на стуле появился мужик. Дикая слабость подкосила меня, я села на пол, держась за веретено, как за спасательный круг.
– Ладно, – пробасил мужик, – пусть так, на полу, раз так тебе спокойнее. Давай поговорим.
Я мотнула головой соглашаясь. Поговорим, хорошо. Может после этого он испариться. Я останусь одна с Капитоном в пустом холодном доме.
– Ну, если тебе нравится в пустом холодном доме с Капитоном и с одной сосиской на двоих. Пожалуйста, – обиделся мужик.
– Подслушивать нехорошо, – тихо сказала я.
– Ты так громко боишься, что и напрягаться не надо, – хмыкнул мужик. – В общем, так, – он поднял седые кустистые брови, – я тутошний домовой Веня. Служил ещё твоей прапрабабке Лукерье.
– Веня… – обречённо сказала я.
– Можно Вениамин Семёныч, если тебя это больше устраивает. Вставай давай с пола, нечо на грязном и холодном сидеть. У нас дел прорва.
Я послушно встала, но ноги были ватные.
– Значица так, – Веня загнул палец, – перво-наперво надо печь истопить – не дело это в холоде жить и избу студить. Потом, – он загнул второй палец, – надо всё прибрать. Много чужих здесь ходило, грязи много, слёз и зависти.
Он загнул третий палец и многозначительно посмотрел на меня.
– И? – испуганно спросила, ожидая чего–то страшного.
– И, – он удовлетворённо кивнул, мол, правильно мыслишь девочка, – самое главное: тебе надо всё рассказать, тебя надо научить и ты должна отомстить.
– Всего-то? – разозлилась я.
Страх прошёл, мне надоело стоять столбом посередине комнаты. Я зашла в соседнюю, нашла там стул, поставила стул напротив Вени и села. Веретено положила на стол. Веня не пропал.
– Быстро схватываешь! – обрадовался Веня. – Лизаветы Ляксевны порода, не то что дочь. Испугалась и сбежала. Пропащая, – поставил точку в характеристике моей матери.
– Чего испугалась? – решила уточнить я.
– Нуу, всего… – неопределённо сказал Веня и также неопределённо обвёл избу рукой.
– Непонятно, ну ладно, разберёмся.
– Хорошо, – согласился он. – Я-то думал, что и ты такая, – он многозначительно посмотрел на меня, ну когда уехала в город учиться, а потом работать на край географии. Но ничего, ты наша, – и он гордо посмотрел на меня, словно то, что я «наша» оказалась лично его заслугой.
– Конечно, моя, – согласился он. – Ну, не вся, – тут же поправился, но и моя есть.