Верхний этаж
Шрифт:
— Включай!
Он нажал кнопку, прислушался и высыпал перед вентилятором горсть мелких кусочков бумаги. Все они прилипли к сетке, притянутые мощным потоком воздуха.
Похвалив про себя исполнительного завхоза, Иннокентий Гаврилович пошел дальше и через полчаса вернулся в кабинет. Там его поджидал Никита Савельевич.
— Помните, я вам говорил… — поздоровавшись, сказал мастер. — Взрыв назначен на сегодня. Если не возражаете — хочу увести своих питомцев.
Директор уже привык к необычным предложениям Никиты Савельевича. В начале совместной работы Иннокентий Гаврилович хоть и давал на них согласие, но часто сомневался,
— Можем опоздать к обеду, — предупредил Никита Савельевич. — Уж пусть в столовой не посетуют на нас.
— Хорошо, я скажу им, — согласился и на это Иннокентий Гаврилович. — Но будьте там поосторожней! Взрыв шуток не любит. Поберегите слишком любопытных ребят…
Ехали долго — до самого троллейбусного кольца. Все знали, что мастер везет их посмотреть на какой-то особый, строго направленный взрыв. Что будут взрывать — об этом мальчишки как-то и не задумались. Лишь бы взрыв был настоящий — это всегда интересно.
Никита Савельевич всю дорогу молчал, задумчиво и почему-то печально смотрел на усыпанные осенними листьями окраинные улицы, по которым вез их троллейбус. Там, где он делал кольцо, был небольшой, отживший свой век заводик, а вокруг разрастался новый микрорайон. Дома еще не набрали полную высоту, и старая заводская труба возвышалась над раскрытыми коробками домов, доведенных до второго-третьего этажа.
На эту трубу и указал ребятам Никита Савельевич.
— Ее вот и… положат. — Помолчав, он тихо, с затаенной горестью добавил, понимая, что его желание невыполнимо и даже нелепо: — А пусть бы стояла!.. Чем не памятник?
Мальчишки переглянулись, вспомнив, что и на первой встрече мастер тоже говорил о трубах и с той же почтительностью.
— Взрывы разные бывают, — продолжал Никита Савельевич, поборов в себе с утра возникшее волнение. — Взрыв — разбойник, взрыв — вредитель… Но человек дал ему и добрые профессии. Тут он будет подсобником. По кирпичику разобрать трубу — уйма уйдет времени. А взрыв — он в одну секунду положит ее на землю. И так положит — не то что строение какое, а ни один кустик не повредит!
При всем своем любопытстве к взрывам ребята почувствовали, что в экскурсии, которую затеял мастер, это не самое главное. И Никита Савельевич по взглядам мальчишек догадался — ждут они еще каких-то объяснений. Это ему понравилось: чуткие, значит, ребята.
— Хитрецы! — улыбнулся он. — Только не смейтесь над моей слабостью… У моряков заведено — с почетом провожать свой корабль, когда он срок отслужит и на вечный прикол или на слом отправляется… А эту трубу мой отец клал! Вот я и пришел… проводить ее… И вас привел… Зачем — спросите?.. А и сам толком не знаю. Словами тут не выразишь. Почувствуете сами — рад буду! Не почувствуете — не взыщите, что попусту притащил…
Сентиментальность не в почете у мальчишек, и сравнение какой-то трубы с кораблем прозвучало для них неубедительно. Не будь взрыва, они посчитали бы поездку ненужной, а Никита Савельевич показался
Прилегающая к заводу территория была оцеплена усиленным нарядом милиции. Все подходы перекрыты натянутыми веревками с красными флажками. Около них уже толпились строители, работавшие в этом микрорайоне, и просто случайные прохожие. Ребята тоже остановились около веревки, за которой важно выхаживал невозмутимый милиционер.
К удивлению мальчишек, многие строители знали Никиту Савельевича. То один, то другой подходил к нему, чтобы пожать руку. Другие издали приветливо кивали ему головой.
Усатый, широкоплечий и такой же, как и Никита Савельевич, пожилой мужчина в рабочем комбинезоне протолкнулся к нему и прогудел густым застуженным басом:
— Пришел!
— Пусть бы стояла! — повторил Никита Савельевич уже слышанную ребятами фразу, которую они так до конца и не поняли.
Мальчишки думали, что и этот, усатый человек не поймет ее, но он понял. Что-то изменилось в его лице.
— Память была бы высокая, — согласился он и тяжело вздохнул. — Мой отец тоже неизвестно где лежит… Ни креста над ним, ни звездочки. Однополчане писали, что потонул раненый в Волге…
Непривычно, странно было мальчишкам слышать этот короткий разговор. Странно потому, что о своих отцах вспоминали люди, которые и сами уже стали не только отцами, но и дедами. И еще оттого, что ребята очень смутно представляли то время, когда гибли, навсегда терялись чьи-то отцы и матери, а их дети даже не могли узнать, когда и где похоронены родители. Те годы воспринимались ребятами как нечто отдаленное, давным-давно перекочевавшее из жизни на страницы учебников истории, в фильмы и книги.
Разговор двух пожилых людей как-то разом приблизил к ребятам далекое прошлое. То ли тон подействовал на них, то ли обстановка, предшествовавшая взрыву, обострила их чувства, но они, сами того не понимая, ощутили что-то похожее на сопереживание. И труба больше не была для них старой кирпичной громадой, готовой рассыпаться в прах. Предельно простая вроде бы мысль поразила их: ведь не сама труба выросла здесь и дотянулась до неба. Ее выложили по кирпичику. И уже нет тех людей, которые строили ее, а она стоит. Но стоит последние минуты. Рухнет — и, может быть, вместе с нею исчезнет всякое воспоминание о тех, кто метр за метром наращивал ее высоту.
Заунывно завыла сирена, оповещая всех о том, что подготовка к взрыву окончена. Еще резал уши ее холодящий голос, а из-под трубы у самого ее основания почти беззвучно выбросилось небольшое облачко белесого дыма. Она не покачнулась, не зашаталась, а спокойно и гордо, не сгибаясь, во весь рост начала падать — сначала медленно, потом быстрее и быстрее — и всей своей многотонной тяжестью легла на землю, заставив ее вздрогнуть, как от испуга.
Никита Савельевич сдернул с головы кепку. Невозмутимый милиционер начал деловито сматывать веревку с флажками. А мальчишки бросились вперед — туда, где лежала поверженная труба. Она упала точно в заданном направлении — вдоль неглубокой канавы с осенней водой — и не распалась на отдельные кирпичи, а раскололась на большие блоки, напоминавшие круглые звенья канализационных труб. Лишь самый ее верх, черный от многолетней копоти, обглоданный ветрами, дождями и морозами, рассыпался от удара.