Верхний ярус
Шрифт:
Ветви колышутся на ветру. Минивэн отъезжает от обочины и вливается в поток машин. Адам поворачивается, чтобы посмотреть в заднее стекло. И у него на глазах дерево оголяется целиком. Переход от одного состояния к другому происходит мгновенно, самый синхронный сброс листьев, когда-либо задуманный природой. Порыв воздуха, последнее трепетное возражение — и все веера с прожилками разом улетают вдоль Западной Четвертой улицы стаей золотистых телеграмм.
КАК ДАЛЕКО может пролететь лист, несомый ветром? Над Ист-Ривер, несомненно. Через верфь, где норвежский иммигрант шлифовал массивные гнутые дубовые бимсы для корпусов фрегатов. Через Бруклин,
Над погруженными в воду буквами рощи новых зданий борются за суррогат солнца.
НА ЗАПАДЕ ДВА СТАРЫХ ЧЕЛОВЕКА путешествуют, преодолевая расстояние, на которое у леса ушли бы десятки тысячелетий. На протяжении нескольких недель они совершенствуют правила игры. Дороти выходит на улицу и собирает веточки, орехи и опавшие листья. Затем она приносит улики Рэю, и вместе, с помощью ветвящейся книги, они сужают круг поисков и определяют очередной вид. Каждый раз, добавив в свой список незнакомца, они делают паузу на несколько дней, чтобы узнать о нем все возможное. Шелковица, клен, Дугласова пихта — у каждого дерева уникальная история, биография, химия, экономика и поведенческая психология. Каждое новое дерево — отдельная эпопея, меняющая пределы возможного.
Сегодня, однако, Дороти возвращается, слегка озадаченная.
— Что-то не так, Рэй.
Для Рэя, чья посмертная жизнь в самом разгаре, ничто и никогда больше не будет «не так».
«Что?» — безмолвно спрашивает он.
Она отвечает сдержанно и даже загадочно.
— Наверное, мы где-то ошиблись.
Они проверяют древо решений, но в итоге оказываются на той же самой ветке. Дороти качает головой, отвергая факты.
— Я ничего не понимаю.
Теперь он вынужден прокричать единственный трудный слог:
— Пчму? — или что-то вроде.
Ей требуется время, чтобы ответить. Их восприятие времени так сильно изменилось.
— Ну, для начала, мы находимся в сотнях миль от родного ареала.
Он вздрагивает всем телом, но она знает, что этот сильный спазм — просто пожатие плечами. Деревья в городах могут расти далеко от того места, которое считают своим домом. Они оба узнали об этом благодаря неделям чтения.
— Хуже того: ареала как такового не осталось. Предполагается, что выжила всего лишь горстка зрелых американских каштанов.
А это дерево высотой почти с дом.
Они читают все, что могут, об идеальном, исчезнувшем дереве Америки. Узнают о чуме, которая опустошила ландшафт незадолго до их рождения. Но ничто из новообретенных знаний не может объяснить, каким образом дерево, которого не должно существовать, раскинуло огромный шатер тени по всему их двору.
— Может быть, в наших краях растут каштаны, о которых никто не знает.
Рэй издает звук, который, как знает Дороти, эквивалентен смеху.
— Ладно, тогда мы ошиблись с идентификацией.
Но в их растущем каталоге деревьев нет ни единого кандидата на соответствующую роль. Они оставляют загадку на потом и продолжают читать.
Дороти находит книгу в публичной библиотеке: «Тайный лес». Приносит ее домой для чтения вслух. Замолкает, прочитав первый же абзац.
Вы и дерево на вашем дворе произошли от общего предка.
Одна-две страницы могут занять у них целый день. Все, что они думали о своем заднем дворе, оказалось неверным, и требуется некоторое время, чтобы на смену рухнувшим убеждениям пришли новые. Они сидят вместе в тишине и осматривают участок, как будто попали на другую планету. Каждый лист — часть единого подземного целого. Дороти воспринимает эту новость, как шокирующее откровение в нравоописательном романе XIX века, где ужасный секрет одного персонажа воздействует на жизнь целой деревни.
По вечерам они сидят вдвоем, читают и наблюдают, а по зубчатым листьям каштана пляшут зеленовато-желтые солнечные блики. Каждая отдельная веточка кажется Дороти экспериментальным существом, одновременно чем-то самостоятельным и частью целого. В том, как ветвится каштан, она видит несколько умозрительных путей прожитой жизни: всех людей, которыми могла бы стать, всех, кем еще может стать или станет в мирах, раскинувшихся рядом с этим миром. Она некоторое время следит за колыханием кроны, потом опускает взгляд на страницу и читает вслух:
— Иногда трудно сказать, является ли дерево одним существом или их миллион.
Она начинает читать следующее поразительное предложение, но прерывается, потому что муж рычит. Кажется, он говорит: «Бумажный стаканчик».
— Рэй?
Он произносит те же самые слоги.
— Прости, Рэй, я не понимаю.
«Бумажный стаканчик. Саженец. На подоконнике».
Тон взволнованный, и у Дороти от него мурашки по коже. Его безумная напряженность в вечернем свете заставляет подумать о новой катастрофе в мозгу. У нее резко учащается пульс, и она неуклюже вскакивает. А потом понимает, в чем дело. Он развлекает ее, превращая то, что есть, [82] в нечто лучшее. Рассказывает историю в обмен на те, которые она ему читала годами.
82
«То, что есть, или Приключения Калеба Уильямса» (Things as They Are: or, The Adventures of Caleb Williams) — роман английского писателя, философа и журналиста Уильяма Годвина. Издавался в переводе на русский под названием «Калеб Уильямс».
«Посадили. Каштан. Наша дочь».
— ВАШЕ?
Патриция Вестерфорд съеживается. Человек в форме указывает на ее ручную кладь, когда та выезжает из сканера на конвейерной ленте. Патриция кивает, ей почти удается изобразить бесстрастность.
— Можно взглянуть?
Это не совсем вопрос, и он не ждет ответа. Сумку открывают, начинают в ней рыться. Он действует словно медведь, обирающий ежевичную грядку возле хижины в горах, где живет Патриция.
— Что это?
Она хлопает себя по лбу. Склероз.
— Мой набор для сбора образцов.
Он рассматривает лезвие в три четверти дюйма, секатор, раскрывающийся на ширину карандаша, крошечную пилу короче первой фаланги мизинца. В стране уже более десяти лет не было серьезных инцидентов во время авиаперелетов, за что уплачено миллиардом перочинных ножей, тюбиков зубной пасты, флаконов шампуня…
— Что собираете?
Сто неправильных ответов, и ни одного правильного.
— Растения.
— Вы садовник?
— Да. — Для всего есть правильное время и место, даже для лжесвидетельства.