Верховная королева
Шрифт:
«Вот так Моргейне и надо, – подумала про себя Гвенвифар, – если негодница попала в беду через собственное свое упрямство и нечестивое своеволие!» Королева сжала кулачки и, ни словом не ответив друиду, потупилась, чтобы собеседник не догадался, в каком она гневе… Мерлин так хорошо о ней думает; Гвен совсем не хотелось упасть в его глазах. Впрочем, друид так ничего и не заметил; Элейна как раз показывала ему знамя.
– Вот поглядите, как мы проводим дни заточения, добрый отец.
– Вы быстро продвигаетесь, – улыбнулся мерлин. – Я уж вижу, времени у вас нет… как там говорят ваши священники:
– А пока я ткала, я молилась, не переставая, – с вызовом объявила Гвенвифар. – В каждый стежок вплетала я молитву о том, чтобы Артур и Христов крест восторжествовали над саксами и их языческими богами! Разве ты не упрекнешь меня, лорд мерлин, за такие деяния, раз сам велишь Артуру сражаться под языческим знаменем?
– Ни одна молитва не пропадает втуне, Гвенвифар, – мягко отозвался мерлин. – Ты думаешь, нам о молитвах ничего не ведомо? Когда Артуру вручили могучий меч Эскалибур, клинок вложен был в ножны, в которые жрица вплела молитвы и заклятия оберега и защиты; и все пять дней, трудясь над ножнами, она постилась и молилась. А ты ведь наверняка заметила: даже будучи ранен, Артур почти не теряет крови.
– Мне бы хотелось, чтобы Артура оберегал Христос, а не чародейство, – с жаром воскликнула Гвенвифар, и старик с улыбкой промолвил:
– Господь – един; существует лишь один Бог; все прочие – лишь попытка невежественных простецов придать богам обличие, им понятное, как, скажем, вон то изображение вашей Святой Девы, госпожа. В этом мире ничего не происходит без благословения Единого, того, что дарует нам победу или поражение, как уж распорядится Господь. И Дракон, и Дева – лишь попытки человека воззвать к тому, что превыше нас.
– И ты не разгневаешься, если знамя Пендрагона будет низвергнуто, а над нашим легионом взовьется стяг Святой Девы? – презрительно бросила Гвенвифар.
Старик подошел совсем близко, протянул морщинистую руку, погладил блестящий шелк.
– Такая прекрасная работа, – мягко проговорил он, – и столько любви в нее вложено; как же можно ее осуждать? Но ведь есть и те, кому знамя Пендрагона дорого так же, как тебе – Христов крест; отнимешь ли ты у этих людей их святыни, госпожа? Подданные Авалона – друид, жрец и жрица – поймут, что знамя – всего лишь символ, а символ – ничто, в то время как подлинная сущность – все. Но малые мира сего – нет, они не поймут, им необходим их дракон как символ королевской защиты.
Гвенвифар подумала о низкорослых людях Авалона и далеких холмов Уэльса: они пришли с бронзовыми топорами и крохотными стрелами с кремневыми наконечниками; тела их были грубо раскрашены краской. При мысли о том, что эти свирепые дикари станут сражаться под знаменами христианского короля, королева содрогнулась от ужаса.
Мерлин заметил, как она дрожит, хотя причину понял не сразу.
– Здесь сыро и холодно, – промолвил он, – надо бы тебе чаще греться на солнышке. – И, с запозданием догадавшись, что к чему, он обнял собеседницу за плечи и мягко проговорил:
– Милое дитя, запомни: земля эта – для всех, кто на ней живет, каким бы богам они ни поклонялись;
Но Гвенвифар продолжала бить дрожь, и Талиесин поспешил распрощаться, сказав, что, ежели ей что-либо понадобится, пусть непременно его известит.
– А Кевин, часом, не в замке, лорд мерлин? – спросила Элейна.
– Да, сдается мне, что так… конечно, как же я сам об этом не подумал? Я пришлю его: пусть сыграет вам на арфе и поразвлечет прекрасных дам, что томятся в заточении.
– Мы бы ему весьма порадовались, – промолвила Элейна, – но спросить я хотела вот о чем: нельзя ли одолжить у него арфу… или у тебя, лорд друид?
Талиесин замялся.
– Кевин свою арфу никому не уступит: Моя Леди – ревнивая госпожа. – Старик улыбнулся. – Что до моей, она посвящена богам, так что я не вправе позволить кому-либо прикоснуться к ее струнам. Но госпожа Моргейна, уезжая, оставила здесь свою; эта арфа в ее покоях. Не прислать ли ее сюда, леди Элейна? Ты умеешь играть на ней?
– Не то чтобы, – созналась девушка, – но я достаточно знаю о струнной музыке, чтобы не повредить инструмента, а так будет нам чем руки занять, когда устанем от вышивания.
– Не нам, а тебе, – поправила Гвенвифар. – Я всегда считала, что не подобает женщине играть на арфе.
– Не подобает – ну и пусть! – откликнулась Элейна. – А то я тут с ума сойду взаперти, если не найду чем заняться; а пялиться тут на меня некому, даже если бы я вздумала отплясывать в чем мать родила, точно Саломея перед Иродом!
Гвенвифар захихикала, а в следующий миг изобразила праведное возмущение: что подумает мерлин? Но старик от души рассмеялся.
– Я пришлю тебе Моргейнину арфу, госпожа, дабы предавалась ты этому неподобающему занятию в свое удовольствие, – хотя я не вижу в музыке ничего неприличного!
В ту ночь Гвенвифар приснилось, будто рядом с нею стоит Артур, но змеи на его запястьях вдруг ожили и переползли на ее знамя и замарали его холодной мерзкой слизью… Королева проснулась, задыхаясь, хватая ртом воздух, у нее началась рвота; в тот день у нее не нашлось сил подняться с постели. Ближе к вечеру ее навестил встревоженный Артур.
– Не вижу, чтобы уединение пошло тебе на пользу, госпожа, – проговорил он. – И жаль мне, что не поехала ты в Камелот, где так безопасно! Я получил вести от королей Малой Британии: они загнали на скалы тридцать саксонских кораблей, а через десять дней выступим и мы. – Король закусил губу. – Хотелось бы мне, чтобы все это уже закончилось и все мы благополучно перебрались в Камелот. Помолись Господу, Гвен, чтобы мы и впрямь приехали туда живые и невредимые. – Артур присел на кровать рядом с женой, Гвенвифар завладела его рукою, но тут ненароком дотронулась пальчиком до змей на запястье – и, задохнувшись от ужаса, отдернула кисть.