Верховная: по тропе из еловых веток

Рейхарт Лина

Оливия сидела в рядах последних. Ей было все равно, выживет она сегодня или нет. Несколько часов назад стало известно, что Летиция Палантино исчезла из своей камеры в темнице. Как ей это удалось — оставалось загадкой для каждого в Церкви, ведь отсюда невозможно было сбежать.

Вокруг узницы всегда находилось достаточно стражей, чтобы предотвратить непоправимое. Лишь в случае с Лайлой произошло исключение. Оливия узнала, что все в тот роковой

для нее день было подстроено Святым. Он изначально планировал избавиться от ее сестры. Чтобы не оставить Верховной слабостей, чтобы сделать ее непоколебимой. Но Святой просчитался. Девушка обозлилась не на весь мир и его несправедливость, а на того, кто был ее олицетворением.

Того, кто не держал слова.

— П-прошу, не!

Предсмертный девичий крик едва не разорвал барабанные перепонки. Погибла еще одна сестра. Мужчина проткнул лезвием ее голову так, что его кончик вышел из подбородка. Мучительно ли это было? Чувствовала ли эта несчастная нестерпимую агонию? Мертвые ответить не могли.

Упираясь ногой в грудь убитой, Святой вынул меч и отшвырнул очередное тело к остальным.

Его взгляд прошелся по еще живым ведьмам. Никто не смотрел ему в глаза. Все молились Богу, но тот был глух к их молитвах. Оливия помнила, как еще будучи маленькой девочкой перенесла пытку по смене источника силы и веры — эгрегора. Стерла свою метку.

Раньше она, как и все ныне живущие за пределами Церкви ведьмы, гордо шла по тропе из еловых веток. А теперь вскидывала руки к небу и ждала, пока солнце выжжет ей лицо и обглодает его до голого черепа.

Боевые стали искать подпитку во всем, что их окружало, ведь новый эгрегор не мог даровать силу. И это сделало их слабыми. Многие бытовые имели возможность запросто справиться со стихийной магией неопытных инквизиторов, ведь они не предавали Великую.

Они не обернулись против Истинного!..

Поэтому если Оливии суждено встретить здесь смерть, она ее примет. И до последнего вздоха будет молить своего настоящего Бога о прощении.

Но если ей позволят жить, кошмар продолжится — ведь никто из сестер не может противиться воле Святого. Ради родных, ради любимых. Иначе он заставит прикончить каждого из них собственными руками.

Ведьмин обет и пустой источник Всевышнего надевал на запястья каждой тяжелые незримые кандалы. Им можно было оказывать сопротивление, вот только итог был одним. Да и немногие желали проверять их потенциал на себе. В Церкви помимо насильственной смены источника искусно промывали мозги.

До недавних

пор Оливия, как и все, не сомневалась в навязанных ей идеалах. Она считала бытовых грязными, недостойными и жалкими. Потому ни разу не выказывала сожаления, когда сворачивала им шеи или грубо тащила к погосту. Верховная была глуха к плачу, проклятьям и крикам.

Однако убийство Лайлы пробудило ее от долгого сна.

— Оливия!

Рев Святого и его бешено горящие глаза оказались в опасной от девушки близости. Но она лишь послушно подняла голову.

Чиркнув лезвием по полу, мужчина легким движением оставил на лице ведьмы огромную рану. Она протянулась рваными краями от правой щеки до левого виска, задевая уголок губы, горбинку носа. Надвое рассекла бровь. Крупные багровые капли упали на белый пол. Кончик клинка уперся в тонкую шею. Оливия не позволила себе ни писка, — только продолжила холодно смотреть в глаза своему господину.

Своему палачу.

— Это твоя вина! — прошипел он. — Все из-за тебя!

Девушка могла поклясться, что по ту сторону бездушной маски было такое же бездушное лицо. У такого человека просто не могло быть ни души, ни сердца. Горящие голубые глаза обливали ее кислотой. Они твердили: «Умри, умри же в муках! Ответь за все свои ошибки!»

Но единственной ошибкой Верховной за всю ее жизнь была лишь одна — позволить этому чудовищу убить Лайлу. Маленькую, боязливую малышку Лайлу, что, несмотря на постоянные призывы к «очищению грязи» оставалась очень доброй. Она даже не стала пытать Бандалор в тот ужасный день. Лишь приковала ее к столу и хотела переждать положенное время. А они оба поступили с ней как уб!..

— Молчишь, презренная?!

Оливия почти не слышала его слов. Даже боль казалась легким покалыванием по коже, как от прилипшего к ней в зимнюю пору инея. Настоящая боль была внутри. Она разрывала сердце, пожирала его, как дикий хищник, заглатывала целыми кусками. Ее было невозможно вылечить.

— Мне нет прощения, — шепнула Верховная.

Все ее естество изнывало от желания отправиться на покой, даже если после смерти ее бы сочли недостойной забвения. Если продолжать мучиться, то где угодно, лишь бы не здесь.

Сглотнув, Оливия закрыла глаза.

— Ты права, тебе нет прощения!

В свете единственного луча солнца, что смог пробиться сквозь тяжелые шторы, блеснул забравший сотни человеческих жизней острый разящий клинок.