Veritas

Мональди Рита

– Прочь, прочь отсюда, – сказал я потом, оглядываясь по сторонам, беря за руку Клоридию, а Мелани – под руку, в то время как Симонис схватил за руку Коломана и приказал ему перестать плакать, потому что в противном случае на нас сразу же обратят внимание.

Мы шли вниз по Кальвариенштрассе, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать. Кроме того, мы пытались скрыть свои лица, проходя мимо немногих прохожих.

Тело Драгомира Популеску останется там, где мы его обнаружили, до тех пор, пока его не найдет какая-нибудь влюбленная парочка: спущенные

штаны, наклоненный торс. Однако не конкубину, а три острых канделябра, на которые обычно насаживают пасхальные свечи, нашли мы под его страстным телом. Сильная рука по всем правилам искусства вонзила их в грудь и сердце бедного студента с берегов Черного моря.

Темная кровь пропитала его брюки. Она текла из той части истерзанной плоти, где когда-то был его член.

* * *

Мы вернулись к Пеничеку, ожидавшему нас в конце улицы. Когда коляска тронулась с места, Симонис вкратце рассказал ему о случившемся.

– Полу-Азия! – пробормотал под конец грек.

– А если это были турки? – спросил я.

– Азия, полу-Азия, какая разница.

– Господин шорист, если позволите: мы должны избавиться от тела Популеску. Городской страже эта история может показаться слишком ужасной. Так не умирают нищие студенты. Они могут затеять серьезное расследование.

– Ты прав, младшекурсник, – согласился с ним Симонис, – мы не можем рисковать тем, что окажемся втянутыми в это дело. Мы и Данило видели, как он умирал.

– Вы говорите так, словно это вы – убийцы, – заметила Клоридия.

Симонис ничего не сказал и уставился на нас своим глуповатым взглядом. Разве это не он натравил своих друзей на след Золотого яблока? И, размышлял я, разве не мы с Клоридией начали всю эту историю, потому что нас беспокоило странное посольство аги? Кроме того, мы ничего не рассказывали друзьям Симониса о заговоре Кицебера. Если бы они вовремя узнали, что туркам нужна чья-то голова и что в первую очередь они, вероятно, охотятся за самим императором, быть может, они были бы еще живы.

Я решил, что настало время рассказать Коломану Супану о дервише. Конечно же, я умолчал о том, что знаю об этом давно, только им не говорил. Венгр ужасно испугался. Еще у себя на родине ему довелось узнать, на что способны неверные.

Нас перебил Пеничек, предложивший убрать останки Популеску с помощью двух коллег, таких же нелегальных кучеров, как и он, достойных доверия людей.

– Вы уже не успеете. Какая-нибудь парочка наверняка найдет его раньше и позовет стражу, – покачав головой, ответил я.

– Однако они живут тут, в двух шагах, – настаивал Пеничек. – Поверьте мне.

Едва сказав это, он остановил коляску, не дожидаясь утвердительного кивка от меня или своего шориста, слез с козел и быстро, насколько позволяла ему хромая нога, скользнул в дверь какого-то дома. Когда он вернулся, с ним было еще две тени, поспешно направившиеся к Кальвариенберг.

– Не волнуйся, Драгомир, сохраняй спокойствие! Спокойствие и… хладнокровие! – рассмеялся

Пеничек в приступе совершенно неуместного проявления чувства юмора, в то время как его коллеги отправились выполнять печальное поручение.

– Замолчи, младшекурсник, ты, животное! – возмутился Симонис, нанося тому удар по спине.

Управляемая умолкнувшим Пеничеком коляска поехала дальше, и теперь настал черед разнообразных предположений.

– Мне кажется ясным, – начал мой помощник, – что та девушка, с которой договорился Популеску, стала для него роковой.

– Это ведь та самая, от которой Драгомир получил информацию о Золотом яблоке. Но это не могла быть она, – заметил Коломан. – У нее не хватило бы сил насадить его на острие подсвечника.

Я посмотрел на аббата Мелани. Он сидел рядом со мной, запрокинув голову, хорошо укрытый Клоридией. Она негромко говорила с ним, подбадривая, интересуясь его самочувствием, впрочем, не получая ответов. Аббат сидел с закрытыми глазами, делая вид, что спит. Однако я знал кастрата, эту хитрую лису: я знал, что он все слышит и взвешивает про себя.

– Ответьте, если достаточно мужественны, – прошипел я ему на ухо, – вы и эту смерть считаете случайной?

Атто слегка вздрогнул, но промолчал.

Тем временем Коломан продолжал:

– Я бы сказал, что в этом замешаны по меньшей мере двое мужчин, быть может, ее родственники, да и спрятать эту клетку так высоко…

– Это тандур, – перебила его Клоридия.

– Как-как? – спросил я, не припоминая, где уже слышал это слово.

– Я тщательно осмотрела его. Сосуд с отрезанным срамным местом вашего товарища – это армянский тандур.

– Армянский? – подскочил я.

– Да, это что-то вроде печки.

Теперь я вспомнил. Клоридия рассказывала мне о нем по возвращении с аудиенции аги. Речь шла о печурке, наполненной горячими углями. Ее ставят под стол, до пола укрытый шерстяным одеялом. Армяне обычно натягивают одеяло на себя, чтобы спрятать под него руки и ноги, и таким образом греются.

– Значит, это действительно были османы! – воскликнул, я. – Ты сама говорила мне, Клоридия, что некоторые армяне из свиты аги требовали разжечь тандур,что, вполне возможно, могло вызвать пожар во дворце.

Снова услышав имя аги, Коломан Супан побледнел, стал потирать руки и спросил Клоридию, уверена ли она в том, что это тандур,и как, черт побери, он функционирует.

Пока моя жена отвечала на его вопрос, я вспомнил об армянине, с которым встречался аббат Мелани, и о мешочке с монетами, который вручил ему кастрат перед расставанием.

– Это были армяне, господин Атто, – негромко сказал я ему, чтобы не услышали остальные. Я мрачно смотрел на него. – Армяне аги, если быть точнее. Вам это ни о чем не говорит? Может быть, у них есть сообщник, кто-то, кто дал им деньги за это убийство, много денег?