Верлен и Рембо
Шрифт:
"Во время наших сцен она обыкновенно говаривала, хотя и знала, что я не поверю ее угрозам: "Вот увидишь, ты в конце концов добьешься, что я уйду, и ты никогда не узнаешь, где я". Нет, она этого не сделала, и доказательством служит то, что умерла она, ухаживая за мной во время болезни, которая и сейчас меня терзает. Теперь она мне снится, очень часто, почти всегда: мы ссоримся, я знаю, что неправ, хочу сказать ей это, вымолить прощение, упасть на колени, сказать о бесконечном моем раскаянии и безмерной моей любви к ней… Но она ушла навеки! И сон мой переходит во все возрастающую тоску бесконечного и бесполезного поиска. Когда же я просыпаюсь, о счастье! матушка меня не покинула, это все неправда, но тут память возвращается и наносит мне ужасный удар: матушка умерла, это правда!"
Смерть матери означала для Верлена наступление полного, абсолютного одиночества. Все, кого он любил, были для него потеряны: Элиза Монкомбль и Люсьен Летинуа умерли, Рембо
"Параллельно"
Я — римский мир периода упадка,
Когда, встречая варваров рои,
Акростихи слагают в забытьи
Уже, как вечер, сдавшего порядка.
Душе со скуки нестерпимо гадко.
А говорят, на рубежах бои.
О, не уметь сломить лета свои!
О, не хотеть прожечь их без остатка!
О, не хотеть, о, не уметь уйти!
Все выпито! что тут, Батилл, смешного?
Все выпито, все съедено! Ни слова!
Лишь стих смешной, уже в огне почти,
Лишь раб дрянной, уже почти без дела,
Лишь грусть без объясненья и предела. [101]
101
"Томление". Из сб. "Давно и недавно". — Перевод Б. Пастернака.
Последнее десятилетие жизни Верлена было омрачено безнадежной бедностью и многочисленными болезнями — одновременно это был период все возрастающей славы и создания легенд. Странствия завершились навсегда: поэт больше не покинет Париж (если не считать краткого пребывания на водах курорта Экс-ле-Бен). Кроме того, он сделает окончательный выбор между Венерой и Ганимедом: естественная его склонность возьмет верх, и он обратит взор свой на женщин — но женщин весьма определенного сорта.
Первой из них была Мари Гамбье. Знакомство произошло при следующих обстоятельствах. Верлен вновь ощутил приступ острой ненависти к бывшей жене. Собственно, обострилось это чувство после провозглашения развода, и в 1885 году поэт написал "Балладу о жизни в красном", где задал самому себе страшный вопрос "убить ее или молиться о ней" — и дал столь же страшный ответ: "Несчастный знает, что будет молиться, а дьявол мог бы заключить пари, что он убьет". 30 октября 1886 года Матильда вторично вышла замуж. Это привело Верлена в ярость. Отныне он находит только бранные слова для "бабенки Дельпорт", "бесстыдной супруги", "мерзкой негодяйки". Положение усугублялось тем, что новоявленная мадам Дельпорт отказывала бывшему мужу в праве видеться с сыном. Времена Ретеля давно миновали. Слухи о связи с Люсьеном Летинуа подтверждали все подозрения, возникшие после бегства Верлена с Рембо. И Матильда сочла своим долгом лишить Верлена права, дарованного ему законом.
Как известно, рука об руку с ненавистью обычно идет желание отомстить. И вот однажды вечером Верлен, сильно перебрав, вынул из кармана револьвер и объявил, что отправляется свести счеты с бывшей женой. Дело происходило в кафе, и гарсону удалось догнать Верлена на улице. С помощью девицы легкого поведения (это была Мари) он увел пьяницу домой и уложил в постель. Мари Гамбье осталась с Верленом, и их связь продолжалась около четырех месяцев — с февраля по конец мая 1886 года. При этом девушка не бросила своего ремесла: в семь вечера она уходила из дома и возвращалась лишь в одиннадцать — порой мертвецки пьяная. У Верлена это не вызывало никаких возражений, но Мари все же его бросила, перейдя жить к другому.
На смену ей пришли другие женщины того же пошиба, но прочные отношения завязались у него лишь с двумя "тротуарными
102
Видимо, это аллюзия как на библейскую Эсфирь, так и на героиню романа Бальзака "Блеск и нищета куртизанок".
"Расстание с Эстер принесло мне большое горе, я люблю и всегда буду любить эту женщину. Но она опасна для меня, и решение мое непоколебимо. Тебя я тоже люблю. Ты всегда была ко мне добра, и я хорошо работаю только с тобой. О другой больше мне ни слова не говори. Если у тебя характер окажется лучше, все будет хорошо. Завтра же мы с тобой славно поужинаем у вокзала, а потом отправимся баиньки. Твой Поль".
Невзирая на безапелляционный тон послания, Верлен все же продолжал колебаться между двумя нимфами и лишь в марте 1895 года сделал окончательный выбор в пользу Эжени Кранц, поселившись в ее квартире на улице Сен-Виктор. Она родилась в Арденнах и произносила фамилию поэта на арденский манер: "Верлейн". Ее сохранившиеся письма изобилуют чудовищными орфографическими и грамматическими ошибками. Характер у нее оказался еще более мерзким, чем у Филомены: та была мотовкой и вымогала деньги на развлечения, тогда как "Барашек" отличалась скупостью и почти буржуазной расчетливостью — ей хотелось прикопить "капиталец" на черный день. Естественно, никаких иллюзий на счет Эжени Верлен не питал, хотя и посвятил ей довольно много стихотворений. Вот один из самыъ характерных образчиков этой лирики:
Ты далеко не благонравна,Я не ревнив, и, Боже мой,Как мы живем с тобою славно,Не споря со своей судьбой!Хвала любви и нам с тобой! [103]Эти строки были написаны в минуты спокойствия. Яростные перепалки у "влюбленных" происходили довольно часто и по вполне понятной причине: как и Верлен, Эжени была алкоголичкой. Естественно, верности от такой женщины ждать было нельзя, но даже в измены свои она вносила элемент рассудительности и склонности к порядку. Один из ее постоянных любовников проникся к поэту нешуточным уважением, говоря во всеуслышание: "Это великий писатель. Кто его тронет, тот будет иметь дело со мной".
103
Из сб. "Песни к ней". — Перевод И. Кузнецовой.
О последних годах жизни Верлена подробно рассказал художник Казальс, отношения с которым поэт называл "самой дорогой сердцу моему дружбой". Они познакомились в 1886 году, и почти все последние зарисовки Верлена принадлежат Казальсу. Дружба поначалу была спокойной: поэт относился к молодому человеку покровительственно, как умудренный опытом старший товарищ относится к способному младшему. Летом 1888 года произошел внезапный взрыв: Верлен проник страстью к Казальсу, и это повлекло за собой обычные последствия — страстные объяснения и не менее бурные ссоры. Казальс очень своевременно обратился в бегство, и чувства Верлена подверглись глубокой — и, можно сказать, принудительной — духовной трансформации, о которой он написал другу из Экс-ле-Бена:
"Что нового в твоей жизни? Во мне только что произошла удивительно серьезная перемена. Я собираюсь молиться за нас обоих, полагаю, это принесет пользу. И еще я буду работать… Я заблудшая овца, которая нашлась наконец…"
Но самое любопытное признание Верлен сделал в послании, написанном в связи с полученным им известием о смерти Вилье де Лиль-Адана:
"Я вновь думаю о Вилье… Я сделал больше усилий, чем он, и я стал — увы! — более последовательным христианином. Чем же были вызваны мои падения? Обвинять ли мне наследственность, воспитание? Но я был добр и чист… Ах, питие! Это оно породило клеща, бациллу, микроб Похоти, заразило плоть мою, созданную для нормальной и упорядоченной жизни! Правда, несчастье, полагаю, не имеющее себе равных, на время исцелило меня, а затем вновь низвергло в грязь — видимо, потому что было несправедливым. Мне не хватает разумности, хотя здравым смыслом я обладаю. Отсюда следует мораль, которую я не слишком люблю, ибо от нее воняет неким подобием физиологии: у меня женская натура — и этим многое можно было бы объяснить!"