Вернадский
Шрифт:
Но на этот раз принятые накануне войны решения комитета остались неосуществленными.
Глава XXXI
В ОГНЕ ГРОЗЫ И БУРИ
Я смотрю на все с точки зрения ноосферы и думаю, что в буре и грозе, в ужасе и страданиях стихийно родится новое, прекрасное будущее человечества.
Социальная отзывчивость повышается с возрастом, именно тогда, когда события менее всего нас лично касаются.
21 июня 1941 года Вернадские находились в «Узком».
Последние годы Владимир Иванович и Наталья Егоровна часто и подолгу живали в этом
Была ли весна или лето, зима или осень, Владимир Иванович продолжал вести строгий, размеренный образ жизни, который был им заведен давным-давно. Он рано вставал и до завтрака успевал поработать. После завтрака он снова садился за работу и незадолго до обеда выходил на прогулку, но нередко садился за свои занятия и после обеда.
Вернадские рано ложились спать. Никто никогда не видел их на сеансах кино или на вечерах самодеятельности, когда отдыхающие и больные дурачились, придумывая игры и шутки.
Как-то летом за один стол с Вернадским посадили нового гостя – Бориса Александровича Петрушевского, молодого геолога.
Администраторы санатория знали, что Владимир Иванович охотно говорит о науке, о том, что непосредственно к ней относится, но если разговор заходил о погоде, об опоздавших газетах, о новых фильмах для санаторного кино, Владимир Иванович замолкал, уходил в себя и как бы отсутствовал за столом. Тогда на выручку мужу приходила Наталья Егоровна, но и она поддерживала разговор недолго. Едва кончался обед или ужин, Вернадские поднимались и уходили к себе. Поэтому вопрос о соседстве Вернадских по столу предварительно обсуждался. Выбор пал на молодого геолога, таким образом, не случайно, но поверг его в смятение, когда ему сказали, с кем он должен будет в течение двух недель по нескольку раз в день встречаться и говорить.
Никто не представлял соседей друг другу, но если бы Петрушевский и не видывал никогда раньше Вернадского, он, встретив его впервые, подумал бы, что этот старик не мог быть не кем иным, как Вернадским. Слегка начавший горбиться к восьмидесяти годам, с мягкими длинными седыми волосами, окружавшими лицо, с голубыми, прозрачными глазами, смотревшими несколько рассеянно сквозь очки в тонкой золотой оправе, – он был весь чистота и благородство.
«К портрету, будь он написан с Владимира Ивановича в это время, – подумалось тогда Петрушевскому, – не потребовалось бы никакой подписи, чтобы смотрящий понял, что перед ним ученый, мыслитель и по-настоящему хороший человек!»
Называя себя, Петрушевский напомнил Владимиру Ивановичу о том, что несколько лет назад он встречался с ним по делу. Владимир Иванович вспомнил и спросил:
– А над чем вы сейчас работаете?
Молодой ученый стал рассказывать об исследованиях степного Казахстана, в которых принимал участие, и увидел, что Владимир Иванович слушает его не из вежливости,
Владимир Иванович всегда и всюду оставался самим собой, таким, каким устроила его природа.
«Вернадские были глубокие старики, оба слабые и больные, – вспоминает Петрушевский, – но ни разу я не услышал от них какой-либо жалобы на невнимательность со стороны обслуживающего персонала. Разумеется, и обратно никогда не было ни малейшего недовольства Вернадскими. Ни разу за две недели Владимир Иванович не закапризничал за столом, сказав, что этого он не любит, а то невкусно приготовлено… Тон его обращения, с кем бы он ни разговаривал, неизменно был ровным, спокойным, доброжелательным. Все это бросалось в глаза тем резче, что далеко не все из академиков, живших тогда в „Узком“, вели себя, подобно Владимиру Ивановичу».
В «Узком» быть соседом по столу Вернадского мало кто не счел бы для себя наслаждением и честью, но давалось это не каждому. Разговор не лился сам собой, как за другими столами. Темы для беседы с Вернадским приходилось выбирать, чуть ли не готовиться к ним. Разница эрудиции, опыта и возраста делала для собеседника недоступным многое из того, чем свободно владел Владимир Иванович.
Петрушевского Владимир Иванович спросил, над чем он работает здесь, в «Узком». Молодой ученый ответил, что он «здесь только отдыхает», и почувствовал себя провинившимся, хотя Владимир Иванович только умолк после такого ответа.
В трудное положение ставила собеседника и постоянная, необыкновенная сосредоточенность Вернадского, Он всегда о чем-то думал, мысли поглощали его целиком – они всецело захватывали его ум. Он сидел рядом здесь же, немного опустив голову и глядя на стол или в сторону, а каждый понимал, что его нет, что он сам с собой и своей наукой. Прерывать, нарушать эту сосредоточенность не всякий решался, да и не умел.
Петрушевский однажды был свидетелем, как сосредоточенность Вернадского поставила его в забавное и вместе с тем трогательное положение. Как-то в гостиной, через которую проходили в столовую, устраивали перед ужином репетицию очередной шарады, разыгрываемой в лицах. Собралось много народу, и все шумели, смеялись. Двери в столовую открылись, давая знать время ужина, но в гостиной продолжались репетиция и смех.
Вскоре появились Вернадские. Они шли, как всегда, – впереди Наталья Егоровна, а на два шага сзади – Владимир Иванович, с наклоненной головой, не замечающий ничего вокруг. Наталья Егоровна заинтересовалась происходившим в гостиной и села на ближайший стул у стены. Владимир Иванович молча прошел в столовую, но через минуту вышел оттуда с растерянным и удивленным лицом: он потерял Наталью Егоровну! Занятый своими мыслями, он не заметил, как Наталья Егоровна осталась в гостиной, и, лишь увидев себя за столом в одиночестве, понял, что произошло что-то непонятное.