Вернадский
Шрифт:
Вчера — А. П. [Виноградов], ездивший к А. Е. в связи с моим “юбилеем” и выгоде, которую можно извлечь из этого лаборатории. Передал [сведения] об издании моих работ — кроме сборника — расширении лаборатории, А. П. ставил вопрос о постройке [здания]. А. Е. сомневается в исполнимости. <…>
Много говорили с Иваном. Уже пошатнулось его здоровье, да и Дм. Ив. старше меня (натри года. — Г. А.)»19. Таким образом, золотой юбилей их с Наталией Егоровной свадьбы, братства опять совпал с юбилеем научной работы. Ферсман
Ну и, конечно, сборник. Если в 1911 году в скромной книжке по поводу 25-летия научного труда учителя участвовала небольшая кучка ассистентов, то теперь на опубликованный в журнале «Сорена» призыв Ферсмана дать статью к юбилею откликнулось множество крупнейших ученых. Как раз к возвращению Вернадского из-за границы подоспели два увесистых тома под названием «Академику В. И. Вернадскому к пятидесятилетию научной и педагогической деятельности». В первом — 606 страниц, во втором — 666 и на обоих стоял гриф «Глубокоуважаемому и дорогому Владимиру Ивановичу Вернадскому. Друзья, ученики и сотрудники».
Какие имена! А. Е. Ферсман, П. П. Лазарев, А. В. Шубников (известный кристаллограф), E. Е. Флинт (тот самый, которого Вернадский застал за перегонкой денатурата в университетской лаборатории весной 1921 года), И. В. Курчатов, оказавшийся учеником по Симферополю 1920 года, радиевцы: В. Г. Хлопин, И. Е. Старик и Л. В. Мысовский, коллеги по академии и ровесники: Н. Д. Зелинский, В. А. Обручев, Ф. Ю. Левинсон-Лессинг, Л. С. Берг и др. Из-за границы прислали свои статьи Отто Ган, Макс Борн, Франтишек Славик, Фридрих Панет. Всего 78 статей ста авторов. Доведенный до 1935 года библиографический список работ Вернадского составлял 315 названий.
В 1939 году в Академии наук после очередной перестройки вместо бывших трех отделений сделали восемь. Состоялись новые выборы для распределения по новым спискам. Выборы ознаменовались беспрецедентным случаем: Вернадский был избран коллегами членом с решающим голосом сразу по трем отделениям: геолого-географических, физико-математических и химических наук. Что свидетельствовало о признании и своего рода гомеровском комплексе: на ученого претендовали разные науки, пытаясь перетянуть в свои пределы, как за право быть родиной Гомера вели спор семь городов.
В общем, выборный казус показателен тем, что Вернадский и в самом деле принадлежал всем наукам сразу и даже еще несуществующим. Он стоял как бы над логиями. Его могли бы выбрать академиком и по истории науки, если бы такая кафедра в академии существовала и если бы Отделение общественных наук не состояло из диаматов, а во главе его не стоял бы Деборин.
О заграничном путешествии 1936 года следует сказать еще вот что: оно стало последним. Личное общение с заграничными учеными и друзьями прекратилось. Оставалась дружеская переписка с Лакруа, Гольштейн, еще с некоторыми учеными и официальная — с организациями.
Силы разъединения шли теперь не только из России, но и из Германии,
Теперь, повинуясь предчувствию, взял транзитный билет от Парижа до Праги с остановкой в Веймаре. Он только что написал статью о Гёте и хотел теперь увидеть музей, в котором никогда не был. Попал неудачно, потому что было воскресенье, когда закрыто собрание. Осмотрел только дом и даже сделался членом Гётевского общества. Можно считать, что главное увидел.
Однако статья его о Гёте не увидела тогда свет, так как не вышло все собрание сочинений по причине арестов в Госиздате.
Последний раз он и Наталия Егоровна видели дочь и ее близких. В 1939 году Толли уехали в Америку. Николай Петрович получил кафедру археологии в Йельском университете, а Нина Владимировна заведовала психиатрическим отделением в больнице близ Бостона.
А пока в Праге в 1936 году они попрощались, еще не зная, что видятся в последний раз.
Двенадцатого ноября возвратились в Москву.
Глава двадцать четвертая
«КРУГОМ МИЛЬОНЫ СТРАДАНИЙ»
Большой год четвертого апостола 1937-й начался для лаборатории в ноябре 1936 года. Арестованы сразу Симорин и Кирсанов.
Для Вернадского исчезновение Симорина — огромная неожиданность и огромная потеря для лаборатории. Он пытается разыскать своего сотрудника.
Как рассказывает В. С. Неаполитанская, Вернадский через НКВД узнал-таки адрес Симорина, отправленного в магаданские лагеря. Вернадский пишет письмо начальнику Дальстроя — вершителю судеб заключенных: на общих работах задействован талантливый врач и биохимик Симорин. Академия наук за него хлопочет, а пока его надо использовать по специальности. Письмо на бланке Академии наук возымело действие: Симорина перевели в амбулаторию.
Вернадский настойчиво пытается повлиять на судьбу заключенного. Симорин, как и Личков, постоянно получает от Вернадского письма и выходящие работы. Отбыв пятилетний срок, Симорин стал заведовать в Магадане лабораторией и даже пытался организовать в ней какие-то биогеохимические эксперименты. Евгения Гинзбург в мемуарах «Крутой маршрут» пишет о Симорине как о достопримечательности интеллектуальной жизни Магадана. Они дружили семьями, и Александр Михайлович запомнился ей энергичным, очень эрудированным, интересным и живым собеседником. Он приехал в Москву в 1956 году, пытался вернуться к работе. Но Вернадского не было в живых, а сменивший его Виноградов принял его не очень любезно. Институт секретный и бывшему врагу народа там места нет.