Вернейские грачи
Шрифт:
— Теперь слизывайте! Да хорошенько, хорошенько работайте языками! Не забудьте после бензином полить, чтобы выжечь все следы!
— Старайся, Мишо, старайся, может, что и перепадет от хозяев! Конечно, они дадут ему на выпивку! Мишо только этого и ждет!
— Эй, голубчики, не сверните себе шеи!
Пожарные молча свирепо лезли по лестнице. Из-под касок виднелись их лица, багровые от досады. Еще бы, при всем народе лезть вверх, стирать надписи — работу кого-то из здешних ребят, — выносить насмешки! Мишо, начальнику пожарных, до смерти хотелось бы убраться отсюда, не слушать издевок. Да куда улизнешь, если за твоей спиной торчат охранники в черных мундирах!
А
«Кто те смельчаки, которые ухитрились залезть на такую высоту? Как они добрались сюда без пожарных лестниц? Как им удалось одурачить полицию?» — думали пожарные и их начальник Мишо, взбираясь по лестнице. В глубине души каждый из них восхищался смельчаками. А уж что касается надписей, то разве они не французы? Разве они, как и все здесь, в Заречной стороне, не желают всеми силами души мира, независимости и свободы для своего народа?! Но что поделаешь: кто-то из начальства, проезжая, увидел надписи, наорал на префекта, и вот, пожалуйте, — две пожарные машины да взвод охранников штурмуют стену завода, чтобы заставить померкнуть проклятые светящиеся буквы. Не так-то это просто! И откуда эти заречные достали светящиеся краски! Кто им помогал?
Дядюшка Мишо сдвинул пожарный шлем на самые глаза. А люди продолжали острить и издеваться над несчастными «касками», которые уже добрались до надписей и снизу казались кучкой мух, слетевшихся на сладкое. Вот уже погасла одна буква, стертая мокрой шваброй, за ней другая…
— Пускай стараются! Не пройдет и суток, как надписи снова появятся. Давайте спорить, что появятся! — прокричал чей-то задорный голос.
Как стволы гигантских пушек, подымались и устремлялись в небо трубы завода «Рапид». От нагретого за день асфальта, от реки подымались теплые туманные испарения, и в узких уличках Заречной стороны было, как в прачечных, жарко и влажно. Здесь почти не росла зелень. Только изредка где-нибудь во дворе торчал одинокий каштан или куст шиповника цеплялся за каменную стену. Но женщины все-таки ухитрялись разводить цветы на подоконниках, на крохотных железных балкончиках. И красная герань примешивала свой пряный, похожий на маринованные огурцы запах ко всем другим испарениям улиц.
В тяжелом, неподвижном воздухе вертикально подымались дымки папирос. Женщины вынесли из домов стулья, уселись было с вязаньем поболтать, как вдруг ребятишки закричали: «Полиция! Пожарные!» И все потянулись поглазеть, как будут стирать надписи, которыми восторгалась уже целые сутки вся Заречная сторона, и поиздеваться над посланцами префектуры.
С точки зрения префекта здесь был самый крамольный, самый беспокойный район: все жители до одного смутьяны и забастовщики, все до одного дерзкие спорщики и насмешники, почти все сторонники красных. Это здесь, в Заречной стороне, было собрано больше всего подписей под Стокгольмским Воззванием и под воззванием Пакта Мира. Это здесь происходили сборища местных коммунистов и отсюда выходили рабочие демонстрации, за которые префекту каждый раз влетало от парижского начальства. Здесь жили вожаки забастовок и те, кто писал враждебные надписи в адрес «эми».
Здесь знали и «Последнюю надежду». Вот и сейчас, проезжая, Марселина слышала приветливые возгласы, несколько раз кто-то окликнул ее по имени, кто-то помахал ей рукой. Она кивала в ответ и продолжала путь по узким уличкам. Темнело. Пришлось включить фары. Люди расступались и смыкались позади машины. Иногда тень человека, огромная, черная, подступала, казалось, к самым колесам, и Корасон,
Но вот Марселине пришлось окончательно застопорить: перед ней сплошной стеной стояла оживленная, весело и смешливо настроенная толпа. Кто-то, увидев ее в машине, закричал:
— Госпожа Берто, взгляните-ка, как здорово поработали наши ребята!
Марселина слегка пригнулась на своем сиденье, увидела горящие в сумраке буквы: «Янки, убирайтесь домой!» — и пожарных, усеявших лестницу.
— Гм!.. Интересно, чья это работа? — вымолвила она как бы в раздумье.
Корасон, сидевший рядом с ней, отвел глаза. Но Марселину не обманули безучастное лицо и незаинтересованный вид! Она продолжала:
— Значит, надписи сделаны вчера ночью. Позавчера я здесь проезжала, ее еще не было.
— Угу, — кивнул Корасон, все так же глядя в ветровое стекло.
— Но ведь ты должен был видеть надписи? Ты как раз вчера уезжал заниматься к Этьенну Кюньо и оставался у него на ночь, — неумолимо говорила Марселина. — Отчего же ты мне не рассказал о них?
— Я… видите ли, Мама, я… — начал было Корасон.
Марселина повернулась к нему.
— Ну, мальчик, выкладывай, — сказала она спокойно. — И не пытайся уверить меня, что это не ты! Я сразу поняла, что это твоих рук дело.
Корасон быстро взглянул на Марселину. В глубине темных глаз Матери он уловил что-то похожее на одобрение. Мальчик выпрямился. В конце концов он и не чувствовал себя виноватым. Кругом — он это отлично слышал — раздавались восторженные восклицания. Люди хвалили смелость тех, кто писал на стене. А какой же мальчик будет нечувствителен к таким похвалам?! И потом американцы видели надписи, стало быть, задача выполнена: обращение дошло до адресата!
— Ну что ж, раз попались, приходится сознаться, — Корасон изо всех сил старался сохранить независимый вид. — Всегда вы обо всем догадываетесь, Мама… В тот раз мы, правда, не занимались уроками, не до того нам было. Такой счастливый случай выдался: нам достали светящиеся краски! Мы уже знали, что в Марселе докеры тоже так писали. Вот нам и захотелось показать «эми», что думают о них здесь, у нас… Я предложил написать на стене завода, повыше, чтобы все сразу увидели. Посоветовались с Точильщиком, он нам раздобыл веревок и сказал, чтобы мы сколотили из досок подвесную люльку, как у маляров… Конечно, заводские ребята тоже стали нам с Этьенном помогать… Ну, остальное было уж нетрудно…
— Сумасшедшие! Легко могли разбиться! — прошептала Мать. Но во взгляде ее, брошенном на Корасона, была гордость.
— А кто дал вам светящиеся краски? — с любопытством спросила она.
Корасон потупился.
— Мать, я дал слово не говорить. Это… это один друг…
— Так. А Клэр знала?
— Угу.
— Наверное, даже помогала вам, мальчишкам?
— Угу.
— Это она достала вам краски?
— Нет. Но… один человек… ее знакомый…
— Хорошо, я больше не стану спрашивать.
Марселина снова тронула машину, осторожно лавируя среди толпы. Из освещенного ресторанчика лился томный, задыхающийся баритон аккордеона. Кто-то пел, кто-то громко разговаривал.
Уже почти совсем стемнело, когда «Последняя надежда» остановилась у облезлого пятиэтажного дома с пятнами сырости на стенах. Здесь жил Жером Кюньо.
Поджидали их машину, или это была случайность? Едва Марселина подъехала к дому, как в сноп света, бросаемого фарами, вышел широкоплечий подросток.
— Госпожа Берто? — окликнул он Марселину. — Вы одна? — он спросил это так трепетно, что Марселина улыбнулась в полумраке.