Верни мне любовь. Журналистка
Шрифт:
8
В нашей прокуратуре впервые я очутилась на второе утро после убийства Людмилы и была поражена тем, насколько мрачной, даже на фоне известных мне не самых привлекательных присутственных мест, она оказалась. Правда, не исключено, что мои ощущения объяснялись ужасной ночью, которую я провела без сна. Стоило закрыть глаза — и передо мной возникало Милкино лицо, изуродованное смертью почти до неузнаваемости…
Накануне моя попытка прибегнуть во второй раз к спасительной помощи коньяка была решительно пресечена теткой, считавшей, что именно таким образом в стрессовых ситуациях и возникает у женщин алкогольная
— К тому же, — строго сказала тетушка, — завтра утром ты просто обязана находиться в здравом уме и трезвой памяти!
Спорить, насколько я знала по опыту, было бесполезно. А в итоге мой «ум», когда я вяло тащилась по длинному унылому коридору прокуратуры, можно было назвать здравым, лишь пытаясь сделать ему незаслуженный комплимент.
Упомянутый коридор, лишенный окон, освещался доисторически — лампами дневного света — и утопал в нездоровом желтоватом полумраке. Со всех сторон тянулись двери с номерами, лишенные иных опознавательных знаков. Номер двенадцатый находился в самом дальнем углу от лестницы, по которой я сюда попала. Взглянув на свои часы, я обнаружила, что явилась на целых десять минут раньше назначенных девяти тридцати и нерешительно постучала по унылой крашеной поверхности двери, после чего слегка толкнула ее.
К моему удивлению, дверь легко подалась, и я, прямо с порога, встретилась глазами со взглядом Потехина. С самым безмятежным видом Николай Ильич восседал прямехонько напротив входа за громадным старомодным столом эпохи «сталинанса»…
— О, Мариночка! Проходите, проходите… Точность — вежливость королей, а вы просто сверхточны.
В его голосе на этот раз звучала радость, уместная разве что при виде любимого родственника, и, растерявшись от столь бурного приема, я не заметила, как очутилась на стуле для посетителей, напротив хозяина кабинета, едва пробормотав свое «доброе утро».
— Будем надеяться, что оно и впрямь доброе! — ухмыльнулся Потехин, перед которым, словно по волшебству, возникла серая папка — из тех, в какие еще советские чиновники подшивали свои производственные бумаги. — Ну что, приступим?
Внутренне подобравшись, я молча кивнула, приготовившись, насколько вообще была в состоянии, к первому в жизни допросу… Или опросу? Кажется, именно так это и называется, когда речь идет о свидетелях…
— Итак, — по-прежнему крайне доброжелательно начал Потехин, — вы были ближайшей подругой жертвы… Насколько мне известно, Людмила Евстафьевна вам даже больше чем подруга?
Я снова кивнула, подумав, что этим «известием» я, скорее всего, обязана Корнету.
— Да, — мне удалось наконец заставить себя заговорить относительно спокойным и ровным голосом. — Гораздо больше…
Последующие минут пять мы с Потехиным потратили, грубо говоря, на уточнение моей биографии в ее московской части, с того момента, как за шесть лет до своей гибели Милка выдернула меня из толпы неудачников. И, наконец, дошли до сути. Улыбка покинула круглое лицо Николая Ильича почти молниеносно, и, откинувшись на спинку своего стула, он внезапно буквально вперил в меня тут же ставший жестким взгляд.
— Марина Петровна, на следующий мой вопрос я прошу вас ответить обязательно: скажите, что вы сами думаете об этой трагедии, кого из присутствующих за столом в состоянии заподозрить? Могу сообщить лично для вас, что предварительная экспертиза подтвердила наше изначальное предположение: Людмилу Евстафьевну отравили одним из довольно редких соединений цианистого калия,
Я буквально задохнулась под гипнотизирующим взглядом Потехина, который он и не думал отводить от моего лица во все время своего монолога, обрушив на мою невыспавшуюся голову, надо признать, весьма логичное рассуждение по поводу Милкиного убийцы. И все же у меня хватило сил не выкрикнуть мгновенно свое «Нет!» по поводу наших ребят. Собравшись с силами, я решительно покачала головой и произнесла как можно тверже и убедительнее:
— В том-то и дело, что никто из нас сделать этого не мог, вы же не станете отрицать, что для убийства нужен не столько доступ к яду и крепкие нервы, но прежде всего очень сильный мотив?.. Я за это время перебрала все в голове тысячу раз, и, поверьте, такого мотива ни у кого из нас нет! Не знаю, как это доказать вам, но мы все друг друга знаем не первый год, понимаете? И поэтому можем судить изнутри, а не по внешним признакам, как вы… Простите.
— Ничего, — снова усмехнулся Потехин и перестал наконец изучать мою физиономию. — Ну ладно. Давайте попробуем подойти с другой стороны — попытаемся восстановить ситуацию чисто технически… Насколько нам известно, убитая сидела с торцовой стороны стола, все остальные почему-то сгрудились вокруг остальных трех. Ближе всех слева от нее находились вы, справа — Николай Ильичев. Дальше всех, на противоположном торце, сидела эта ваша молоденькая девочка.
— Мила, — пояснила я, — была заведующей нашим отделом, место как бы во главе стола ребята оставили ей, если так можно выразиться, «по протоколу»… Конечно, у нас царит демократия в этом смысле, но Люда все-таки всегда старалась соблюдать дистанцию между собой и отделом… Пусть коротенькую, но дистанцию… Рядом с ней должна была сидеть тетя Валя, места как раз хватало, но Валентина Петровна ушла из-за семейных обстоятельств раньше…
— Не могли бы вы подробнее припомнить, когда именно был налит роковой бокал? — прищурился в ответ на мои слова Потехин.
Я постаралась сосредоточиться.
— Попытаюсь… — Перед моим мысленным взором нехотя, словно слишком медленно проявляющаяся фотография, возникала шаг за шагом суета, предварявшая трагедию… Почему-то именно суета, другого, более подходящего слова на ум не приходило… Увы, картинка получалась вся в темных пятнах, восстановлению поддавалась с трудом.
— Попробуйте вслух, начав с момента, когда стол был накрыт и все расселись по местам, — посоветовал мне следователь.
— Вообще-то мы не все сразу расселись, все время кто-то вскакивал, а Милу вообще дольше всех ждали…
— Почему?
— Она говорила по телефону из своего кабинета, деловой звонок. Потом… Я помню, что Рудик, наш фотокор, открыл шампанское все же немного раньше, чем Мила кончила говорить, и ему пришлось какое-то время удерживать пробку изо всех сил: шампанское было слишком теплым, прямо из магазина…