Вернись в Сорренто?..
Шрифт:
Должна признать, что, как я убедилась позднее, синьор Буонассизи обладал не только большой склонностью к кулинарному делу, но прямо-таки настоящим талантом. Он является автором нескольких кулинарных книг – где дает собственные, оригинальные рецепты, – несравненным знатоком кухни всех регионов Италии и, разумеется, великим гурманом. Он – член жюри на каждом съезде гурманов. Не знаю, правда, какое бы в этом случае употребить точное название, но думаю, что спокойно могу возвысить эти кулинарные съезды до ранга фестиваля. Иногда отдельный регион Италии выставляет свои блюда, иногда собираются мастера сковородки со всей страны. И тут уже необходимы подлинная увлеченность и… хороший желудок, дабы оправдать требования, предъявляемые
Синьор Буонассизи, кроме того, высокочтимый писатель и поэт. Перед моим отъездом он подарил мне свой труд под названием «Пятьдесят лет итальянской песни» – прекрасное, богато иллюстрированное издание в форме альбома, куда включены и фотографии и записи певцов. Однажды он пригласил меня в редакцию «Коррьере делла сера» и показал все отделы, познакомил с сотрудниками, начиная от портье и кончая директором. Позже пригласил к себе домой на обед, им самим приготовленный. Представил меня жене Лии, дочери Эльвире, жениху дочери и… самому главному члену семьи – песику.
Песик был маленький, с коричневой кудрявой шерстью, кажется пудель. (Прошу меня простить, если ошиблась, но с полной уверенностью могу назвать только таксу.) Песик, как я сразу заметила, располагал огромными привилегиями – главным образом в силу своего редкого музыкального таланта. Достаточно было сказать: «Ну а теперь спой что-нибудь хорошее», как пуделек тут же садился на задние лапки, поднимал мордочку и начинал невероятно тоскливо выть. Пел он самозабвенно, так, что прервать его было довольно трудно; удавалось это лишь с помощью какого-нибудь лакомства. Ему не чужда была и профессиональная зависть: заслышав любую музыку, он моментально настраивался враждебно по отношению к источнику звука, будь то пластинка или приемник. По-видимому, он не переносил конкуренции в собственном доме. Приходилось предварительно запирать его в дальней комнате.
С большим удовольствием вспоминаю также еще одно приглашение супругов Буонассизи. На этот раз – в ресторан. Мне приготовили сюрприз, так что я не знала заранее, где окажусь. А оказалась в трактире, словно перенесенном сюда со старой картины: полумрак, длинные деревянные столы с лавками вместо стульев, на подпирающих потолок деревянных столбах висят пузатые, оплетенные соломой бутыли с вином, а с потолка свешиваются целые гирлянды чеснока и лука. Подавали нам разнообразные блюда, названия которых мне ничего не говорили, ибо слышала я их впервые, но вкуса они были отменного.
Впрочем, описывать эти блюда нет смысла – их надо просто попробовать самому. Поскольку я не большая любительница деликатесов, мне очень понравилась эта простонародная еда, острая, сдобренная перцем, как и язык «исповедующих» ее людей. Этим вечером мой авторитет в глазах синьора Буонассизи сильно возрос. Мне все казалось вкусным, и довольный синьор Буонассизи пододвигал мне все новые и новые блюда: «Ну хотя бы попробуйте».
Да, с сердечной благодарностью вспоминаю я синьора Буонассизи, его гостеприимство, искреннее участие, которое проявил он, видя мое одинокое блуждание по бескрайнему морю чужих обычаев и языковых трудностей. Человек всегда в состоянии понять другого человека, невзирая на географические различия, несхожесть обычаев, религии, языка… Надо только захотеть, и этого будет достаточно.
Но вот, к великой моей радости, срок первого пребывания в Италии приблизился к концу. Вскоре я должна была вернуться в Варшаву, а затем к моим близким во Вроцлав.
Последняя ночь в гостинице… Вещи я быстренько упаковала еще накануне и теперь просто не могла спокойно усидеть на месте. Номер у меня был чистым и удобным, с ванной, выложенной голубым кафелем. Но сама улица выглядела довольно мрачно, так что окно я чаще всего держала занавешенным.
Спустя несколько дней после моего приезда в одном из домов на противоположной стороне скончалась пожилая дама. В таких случаях снаружи на воротах вывешиваются определенного цвета стяги и расстилают дорожку, которая протягивается даже на улицу. В тот раз полотнища были темно-фиолетовые, а дорожка черная. На меня это производило такое гнетущее впечатление, что я задернула портьеры, дабы таким образом оградить себя от вида траурных полотнищ, печальных, как сама смерть.
Подобное произошло четырежды в том самом доме. Поэтому мои окна были занавешены все то время, пока я там жила. Траур позднее был снят, но при одном взгляде на те ворота портилось настроение.
Вскоре все – и хорошее, и плохое – должно было отойти в область воспоминаний. Рубежом, отделяющим их от реальности, был для меня аэропорт, а точнее – борт польского самолета. С него начиналась для меня Польша – единственно значимая реальность, независимо от того, приносила она радости или горести. Реальность, желанная в любом своем проявлении.
Я стремилась домой, чтобы получить заряд энергии, любви, переполнявшей письма, вообще – чтобы отогреться!
В Польше, конечно, ждали меня и обязанности. Некогда я получила приглашение от профессора Тадеуша Охлевского принять участие в концерте старинной музыки. Музыкального образования у меня нет, голос поставлен от природы, и лично моей заслуги в том – никакой. Пение не доставляет мне трудностей, я в одинаковой форме что днем, что ночью. Мне не нужно предварительно «распеться», проявлять особую заботу о горле и т. д.
Все же, думала я, этого недостаточно, чтобы петь арии Скарлатти, те самые, за которые певицы берутся после многолетних занятий вокалом.
Мои опасения немного поубавились после того, как профессор Охлевский объяснил, что сочинения Доменико Скарлатти (которые он предлагал мне) являются камерными, что они исполнялись некогда именно в камерной обстановке для небольшого круга слушателей и что их можно петь без специальной подготовки. Он утверждал, что именно в манере исполнения, когда вокальная техника не подавляет естественного звучания и интерпретации вещи, может заключаться свое очарование. Во времена Марыси Собеской [6] эти арии, скорее всего, так и исполнялись.
6
Имеется в виду Мария Собеская (1641–1716), жена короля Яна Собеского (1629–1696).
Я не была абсолютно убеждена в том, что имею право обратиться к ариям Доменико Скарлатти, но музыка оказалась столь прекрасной, ансамбль «Con moto ma contabile» так мил и дружелюбен, а пан профессор так обаятелен… И я рискнула.
Профессор похвалил меня – и после концерта в Малом зале Варшавской филармонии, и после трансляции по телевидению из Вилянова. [7]
Но пора прервать рассуждения на эту тему, иначе кто-нибудь может заподозрить меня в излишнем самомнении. Просто я очень люблю петь и бываю безмерно счастлива, когда могу доставить удовольствие, а не разочарование. Признаюсь, что, если в такую минуту никто меня не видит, способна подпрыгнуть от радости. В этом все дело.
7
Вилянов – загородный дворец под Варшавой, построенный при Яне Собеском.