Верните маму

Киселёва Мария Степановна

— Это Зойкин француз! — крикнул кто-то.

— Пусть сама читает!

— Да что вы… ну вас, — еле проговорила Зойка и не знала, куда деваться.

Учительница постучала тихонько по столу:

— Тут ничего особенного нет, — сказала она. — Обычная французская вежливость. К девочке обращаются прежде, чем ко всем остальным.

— Вот, — сказала Вера и глянула на мальчишек. — Не то что вы. — И стала читать дальше. Письмо как письмо. Описывались впечатления от поездки в Москву и Ленинград. Пока Вера читала и переводила, Зойка немного пришла в себя. Вот уже и «адью» —

до свидания всем ребятам и Зое и вдруг «привет Зоиным маме и папе».

«Маме». Зойку как будто хлестнули. А ребята уже знали, что это французская вежливость, но все же кто-то сказал: «Деду и бабе», «Внучке и Жучке». Немного пошумели и разошлись.

Зойка осталась на месте. Пусть все уйдут, пусть они успеют выйти из школы. Ей лучше одной. Ребята, конечно, просто так крикнули про Жучку и внучку, ведь многие из них и не знали, что у Зойки нет матери.

В раздевалке уже не было толкучки, Зойка оделась не спеша. На улице шел снег. Когда идет снег, почему-то вспоминается лето. А почему же не идти тихонько и не думать о лете, когда идет снег и когда ничего неприятного не случилось… Вдруг рядом оказался Димка.

— Атлас в парте забыл, — сказал он. — Бегал обратно.

— Ты всегда что-нибудь забываешь.

— Не всегда, а каждый день.

Ох уж, скажите, какой остроумный. Но все же Зойка невольно улыбнулась, потому что сказал он это с забавной миной, так что на щеке у него появилась ямочка. У людей бывают две ямочки на щеках, а у него одна. Зойка спросила, почему так.

— Тоже оставил где-то одну и не нашел.

Так они и говорили о всяких пустяках, а это уже значит, что ничего не случилось. Но у Зойкиного переулка Димка вдруг сказал:

— А он не виноват… этот твой… этот француз. Он не хотел…

— Я ничего и не говорю. Почему ты думаешь?

Димка покрутил портфелем.

— Да нет… А вот знаешь…

— Ты ручку оторвешь.

— Она уж отрывалась. А у меня вот знаешь… мама не родная.

— Как? — Зойка остановилась.

— Очень просто.

У Зойки все перемешалось в голове.

— Да… ну и как же ты? — спросила она не сразу.

— Нормально, — сказал Лавров. — Не плохо, между прочим.

Зойка посмотрела на него. Конечно, не плохо. Совсем обыкновенный мальчишка и даже, пожалуй, лучше.

— А ты… нет, она… — у Зойки дрожал голос и немного побелели губы. Димка заметил это и испугался.

— …А давно она у тебя?

— Давно. С… самого начала. — Димке тоже стало не по себе, и Зойка это тоже заметила. Какой-то мальчишка окликнул Лаврова, и тот кивнул головой.

— Подожди. А как же твой братишка, этот… Юрик? Он — тоже?..

— Шурик. Нет, он родной. — Димка смотрел в сторону и отколачивал сосульку от трубы. Конечно, разговор такой никому не приятен, но Зойка в первый раз встретила человека, у которого тоже не все просто.

— А как ты узнал? Они сказали?

— Сам догадался, — неохотно буркнул Димка. — Никто не говорил.

«Правильно, — подумала Зойка. — Можно самому догадаться». Потом Зойка шла одна по своему переулку. Шла и думала, что все-таки есть такие люди, у которых тоже не все просто в семье. Такому человеку

можно все рассказать. А другому, наверно, понять это трудно. Зойке так кажется. Вот Вера, например. Лучшая подруга, умница такая, а все равно никогда не хотелось с ней поделиться именно этим. Вера, конечно, ни при чем и все равно остается лучшей подругой. Но все же бывает, что от ее волос пахнет мамиными духами, которыми она помазалась «только чуть-чуть», и носит она мамины перчатки с длинными пальцами. А если у одного человека столько маминого, а у другого нет совсем ничего, то… вот в этом и разница. А теперь… Димка. И надо же случиться, чтобы это был именно он.

Нет, Лавров все-таки не просто одноклассник с четвертой парты.

10

На другой день Анна Даниловна вошла в комнату с каким-то печально-торжественным выражением и обратилась к Зойке:

— Давай, доченька, поговорим с тобой серьезно.

Зойка вся натянулась, как будто внутри у нее что-то выпрямилось.

— Не надо, бабушка, — сказала она резко. — Я уже знаю.

— Да чего ты там знаешь? Откуда?

Бабушка вздохнула и опустилась на диван.

— Знаю сама, — проговорила Зойка отрывисто и четко. Пальцы ее вцепились в спинку стула и побелели. Она выпрямилась и откинула голову и говорила недобрым звенящим голосом:

— Все равно я узнала. Зря вы молчали столько. Я не маленькая. Моя мать — плохая женщина, дурными делами занималась. Я знаю, где она. Вам стыдно было говорить! Мне тоже стыдно теперь. Я тоже буду молчать, как будто ничего не знаю. Ни у кого нет такой матери!

Зойка кончила сразу, как и начала, и стояла все такая же, откинув голову, вся белая, с белым лицом, белыми косами, как мраморная. Бабушка выслушала молча и сказала спокойно:

— Не надо, доча моя, так терзаться. Сядь-ка сюда, мы потолкуем с тобой, раз ты не маленькая.

Зойка медленно разжала пальцы и глянула на бабушку. Она хотела выйти из комнаты, но глянула на бабушку и бросилась вдруг ей на шею, еле выговаривая сдавленным горлом: «Бабушка, бабушка, ах, ба-а-бушка-а!» Слезы залили и лицо и все бежали, бежали, мешали дышать, мешали говорить, от них было некуда деваться.

Когда Зойка затихла, бабушка вытерла передником ее лицо, а потом свое.

— Вот мы и наплакались, старый да малый. Это ничего, так лучше. В себе держать тяжелее.

Бабушка скинула с себя платочек и привычно поправила полосы. Она всегда снимала платок, когда собиралась что-нибудь делать, вроде он ей мешал, и надевала его только на досуге.

— Это ты зря сказала, Зоенька, что тебе стыдно своей матери, — начала она мягко. — Совсем зря. Это не позор, а несчастье наше. Никакая она не дурная, с чего ты взяла? — бабушка расправила мокрый передник. — Отец твой, Зоенька, не велел мне рассказывать. Ты, говорит, мама, Галю не любишь, это мать твою, а потому, говорит, ты не так расскажешь. Плохо вроде я расскажу. А я не то что не люблю ее, горемычную, за что ее не любить? — но только у сына моего вот теперь жизни нету. А мне это каково? Ну ты мала, была бы побольше, ты бы все поняла.