Верните вора!
Шрифт:
— Одному бандюгану просто выгодно безвластие и неподотчётность в действиях, а другой хочет захапать себе власть под религиозным крылышком нового «пророка», — понятливо завершил Лев Оболенский. — Я, кажется, начинаю въезжать в ваши внутриполитические игры. Каков же будет наш следующий шаг?
— Абдрахим Хайям-Кар!
— Это и ежу ясно, а что конкретно мы предпримем? У тебя есть план? Учти, я не о наркотиках…
— Хайям-Кар, — осипшим голосом повторил побледневший Насреддин, указав на тощую фигуру в чёрных одеждах, словно бы из ниоткуда возникшую на их пути в тёмном переулке…
ГЛАВА
Чем отличается читатель, ворующий книги из любви к чтению, от вора, залезающего в чужой карман из любви к деньгам? И то и другое равно затягивает и равно ненасытно…
Горбоносый старик с глазами, горящими как лазерная указка, замер, скрестив руки на груди, и весь его вид говорил о стальной несгибаемости воли. Казалось, что выбеги сейчас на него бешеный бык, то рогатый предпочёл бы остановиться, не нарываясь на худшее. В этом страшном человеке было нечто, заставляющее опустить взгляд и согнуть спину, более впечатлительные люди сразу падали ниц, умоляя разрешить им быть вечными рабами сиятельного шейха.
— Гутен морген, майн либе, — фамильярно помахал ладошкой бывший москвич. — Бабудай-Ага, ты опять переигрываешь. С ногами уже хорошо, но фигли так сверкать очами, словно у тебя там линзы с флюоресцентным эффектом? Скромнее, тоньше, жизненнее, без дешёвой театральщины…
— Я понял, Лёва-джан, — спокойно перебил его джинн. — Но ведь на достопочтенном домулло сработало. У меня мало времени, ты готов выслушать не перебивая?
— Эй, о невежливейший из джиннов, созданных из бездымного огня по воле Аллаха, — опомнился пристыженный Насреддин. — А мне что, прикажешь заткнуть уши, ибо если я всё ещё ваш общий друг, то какие между нами могут быть тайны?
Бабудай-Ага едва заметно повёл левой бровью, и домулло уснул стоя. Стены домов заколебались, начали двоиться, плыть, проулок исчез, уступив место тихим пескам пустыни, небо заволокло огромными тучами, и Лев понял, что разговор о его возвращении домой откладывается на очень неопределённое время. Он поскрёб заросший щетиной подбородок, зевнул и обернулся к старику:
— Слушай, Бабудай, ты, конечно, джинн авторитетный, но я же тоже на этой земле стою крепко, как табуретка. Если тебе нужна более цветистая аналогия, кивни, как финиковая пальма, и слон моей доброты, набрав полный хобот целительной истины из далёкого арыка познания, оросит твои корни мудростью, даруя жизнь ветвям и кроне твоего понимания. Съел? Не торопись, прожуй, потом ответишь.
Джинн два раза честно открывал и закрывал рот, порываясь вставить хоть слово, но потом махнул рукой, тупо дослушав до конца. Лев выдохся и подмигнул. Бабудай-Ага сочувственно покачал головой:
— Уважаемый, надеюсь, ты понимаешь, что у меня нет выбора? Рано или поздно я не смогу больше его обманывать, и тогда мне придётся убить тебя.
— Ты служишь Хайям-Кару?
— Я раб лампы и раб того, кто владеет лампой.
— Торможу. Так вроде дедуля нашёл тебя в кувшине? Потом ты исполнил три его желания — и адью, на свободу с чистой совестью!
— Так бывает только в сказках, — горько усмехнулся джинн. — А честно говоря, так даже и в сказках не бывает. Джинн получает свободу лишь по
— Шейха Хайям-Кара?
— Тогда ещё он был не шейхом, а лишь нерадивым учеником медресе, выгнанным за гордыню и злобный нрав. Но, поняв, чем ему удалось завладеть, он поступил мудро, как никто до него… Злодей просил власть, просил умение управлять толпой, просил золота.
— Три желания, — напомнил Оболенский. — С юридической точки зрения ты исполнил все три, и договор расторгнут.
— О да-а… — то ли рассмеялся, то ли всхлипнул джинн. — Но его чёрный ум подсказал ему самое простое и верное решение, как и дальше заставлять меня служить его целям. Он просто передал лампу своему самому ближайшему фанатику, и тот диктует мне его волю как свои желания…
— Типа тебя просто пустили по кругу?! Ни хре… пардон, не выражаюсь при стариках! Погоди, ещё раз пардон, но тогда мы действительно в… Причём в самой полной!
— Мне было приказано: «Раб, скажи, кто может помешать великому Абдрахиму Хайям-Кару?» Я честно назвал твоё имя.
— Сдал с потрохами, а ещё друг называется…
— И мне было вновь приказано: «Раб, принеси его сюда!», — уныло продолжал Бабудай-Ага, — но поскольку нам исполнять людские желания как бы без радости, то мы лукавим. Человек сказал «сюда», но не указал место. И ты попал на Восток, в Бухару, а не на «коврик крови» перед шатром Хайям-Кара! Сегодня мне было велено заманить тебя в ловушку, но слуги шейха плохо знают город, они ждут тебя в переулке на соседней улице, а я «честно» заманил тебя сюда. Однако как только мне дадут чёткий и недвусмысленный приказ, то увы…
Оболенский нахмурился. Когда он поднял взгляд, перед ним уже никого не было; глинобитные дома приняли прежний вид, и Ходжа, отчаянно зевнув, кулаками дважды протёр себе глаза, обернувшись к другу:
— Тут был старый, толстый, глупый джинн в наряде чёрного шейха или мне всё привиделось? О шайтан, накроет же вот так, это от жары, не иначе…
— Тебе просто надо сменить тюбетейку, сквозь эту солнце припекает, — подумав, решил благородный потомок русского дворянства. — Пойдём-ка прошвырнёмся по базару, и я украду тебе модную белую кепку!
— Лучше тюрбан, не очень высокий, желательно нежно-лиловый или даже розовый. Как считаешь?
— Такому подлецу всё к лицу!
— Твои слова проливают бальзам на моё исстрадавшееся сердце, — воодушевлённо подтвердил Ходжа. — Но всё-таки найди себе женщину, Лёва-джан…
Народ на базаре занимался своими делами, торговал, шумел, ругался, смеялся, пел, травил байки, восхвалял Аллаха и проклинал шайтана. Видимо, тот факт, что глава городской стражи прилюдно подрался с великим визирем, не стал главной новостью дня. Люди почему-то предпочитали обсуждать шутки Насреддина с пловом и рыдание всей улицы из-за того, что кто-то умер, хотя никто не умирал. Лев опять впал в комплексы и, дёргая друга за рукав, требовал объяснений. Ведь, по сути, Ходжа в этом деле почти и не участвовал, так почему же вся слава приписывалась именно ему? Это несправедливо, это нечестно, это вообще не по-товарищески!