Верное сердце

Кононов Александр Терентьевич

— Как же это можно: против народа?

Где-то за мостом со злой тревогой засвиристел полицейский свисток.

— Тикай отсюдова! — заорал сторож свирепо.

…Уже далеко от завода Комлев с радостным возбуждением проговорил:

— Слыхал, Гриша, разговор? Народ-то колышется!

24

Сидел сдавший сменщику ночное дежурство сторож Иван Козлов у своего тезки и соседа — старшего дворника на подворье у Черной речки. Подворье было огорожено высоким забором; над забором торчала

на шестах далеко видная вывеска: «Ч а й н а я и к у х м и с т е р с к а я Д. В. В а с и л ь е в а».

— Гололед, — пожаловался тезке Иван Козлов. — Крепко гололед ударил после дождей. Я у самого твоего подвала чуть нос себе не раскроил. Видно, твой Дормидонт песочку — и того жалеет.

— Выходит дело — жалеет.

— На грош пятаков наменять норовит. Оштрафует его полиция — небось дороже песку встанет.

— Не оштрафует. А и оштрафует — так на рубль. А он ей я так рубль дает. Околоточному прямой расчет целковый этот себе в карман положить, а про штраф не думать.

— Околоточный… Ныне околоточный мне в рыло кулаком нацелил. Ну нет, на этот раз не достал.

— За что ж это он?

— Листы какие-то на заводских воротах вывесили. Должно быть, ночью. Что за листы — откуда мне знать? Я малограмотный.

— Что ж, ты в эти листы так и не заглянул?

— Говорю тебе: я малограмотный.

Иван-дворник недоверчиво усмехнулся, погладил золотистую свою — во всю грудь — бороду.

Гость вдруг рассердился:

— Зачал бородищу утюжить! И ухмылочка эта твоя… Полгода прошло, как я тебя знаю, а понять до сих не могу, что ты за человек. Намедни про Сибирь мне чего-то толковать принялся: мужики, мол, там богаче наших живут. Да разве это мыслимо? Плетешь подчас несусветное. Сибирь потому и называется так, что хорошего там мало. Недаром же у нас на деревне ругаются: «сибирный ухорез».

— Да ты ж не бывал в Сибири!

— А ты бывал?

— И я не бывал. А читать — читал.

— «Читал»! Умником себя полагаешь. А гостя принять не умеешь. Скинул я с себя тулуп, а теперь чую: зябко. Вон сколько дров сложено в углу — целая поленница, а подвал твой не топлен.

— Его не натопишь.

— Что ж, мне сызнова тулуп надеть? Да и домой топать?

— Твоя воля.

— Да я гостить к тебе, борода, пришел!

— Гостю рад. Рассказывай, Иван, чего надумал. Не хитри.

— «Не хитри»! Ты больно премудрый!

— Рассказывай.

— Чего рассказывать?…

Иван Козлов засопел сердито, нахмурился. И не выдержал:

— Утром прибежал этот… стрюцкий. Пальтецо коротенькое, шапочка маленькая, нос клюковкой. И — прямо ко мне: «Проспал, сукин сын!» А, думаю, это, значит, из-за тех листов, что на воротах… Я ему «Полегче, господин стрюцкий, времена ныне не те». — «Кэ-эк разговариваешь, морда?» А ты сам посуди, Иван: что я, на всех ночных прохожих должен кидаться? И так уж себя псом цепным понимать начал. Идут, скажем, сколько там их — двое или трое… Может — мастеровые, может — студент какой. Разве ж могу я

знать, что у них на уме? Не могу. Сторож не для того поставлен, чтоб на людей собакой рычать. Верно?

— Верно. Ну дальше?

— Дальше заявляется околоточный. Рожа — с котел, красная, колером в малину ударяет. С простого напитку так и на морозе не краснеют, это он, значит, портвейн глушит. Или же мадеру. Ты как считаешь?

— Да брось ты про мадеру! Дело говори.

— А дело такое, что надумал околоточный кулаком мне под самый нос залезть. Кулак — в белой перчатке, а весит, надо думать, с пуд, не меньше. И вот уж не знаю, перчатку он пожалел или по глазам моим увидал — сдачи дам, — ну, только прошел мимо, в контору.

— Неужто дал бы ты сдачи?

— Дал бы! Пусть потом гонят меня в эту самую твою Сибирь… гиблый край!

— Коли так, молодчина ты!

— Вот уж сам не умею разобрать, кто я такой. Боязно мне. Вот тебе и молодчина!

— Кого ж боишься? Околоточного?

Иван Козлов, бормоча себе под нос, надел тулуп, взял в руку шапку — и не ушел, остался.

— Боюсь от народа отбиться. И, как в темной воде, ничего мне не видать. Нет ли такой книжечки, чтоб от нее просветление в голове настало?

— А говоришь — малограмотный.

— По складам разберу. Может, и до сути бы дошел. Не сразу, так по прошествии времени.

— А какой сути ты, Иван, ищешь?

— Знал бы, так и тебя научил бы.

Оба замолчали — и гость и хозяин.

Иван-дворник призадумался: а давно ли и сам он сути вещей не знал? Занесло его буйным ветром из родной деревни в усадьбу помещика, барона Тизенгаузена, оттуда — в тюрьму, из тюрьмы — в лес. В лесу, у костра, и узнал он от своих людей — от русских и латышей — про самую суть… Взять бы огонек из того незабываемого костра, передать Ивану Козлову — неси дальше, свети людям!

— Я с тобой как с человеком пришел толковать, посоветоваться! — сердито сказал Козлов.

— Человека узнать — пуд соли съесть надо.

— Не успеешь.

— Чего не успею?

— Пуд соли со мной съесть. Время не позволит…

Иван Козлов поостерегся, не договорил. Прост мужик, да не очень!

— Нет у меня, тезка, такой книжки, — вздохнул Иван-дворник. — Попытаться достать…

— Вот! Где бы достать?

— К Дормидонту в кухмистерскую студенты ходят… да нет, не доверятся они мне: слыхал, какая слава у старших дворников? В полиции состоят секретно, устные доносы в участок носят…

— Говорят, — жарко зашептал Козлов, — главное дело — в студентах.

— Студент без рабочего — ноль без палочки.

— Как это? Ноль… Во-он, — протянул Козлов, — какие ты мне загадки загадываешь. Не хочешь, значит, открыться, попросту сказать.

— А скажи тебе попросту, вот как про Сибирь я давеча сказал, ты опять в толк не возьмешь.

— Ох, ты премудрый! Про Сибирь-то ты соврал — сам, видать, про этот край ничего не знаешь. Ну, а тут дело другого рода. Тут — рядом. Народ! Боюсь от народа отбиться.