Шрифт:
Ольга Громыко
Верность до гроба
— Ну как, госпожа ведьма?
Я отрицательно покачала головой и, не удержавшись, зевнула: Жабкинский мроед определённо начал мне надоедать. Третью ночь как проклятая обхожу село ночным дозором, но пока что не заметила его даже краем глаза.
Переступив порог корчмы, я прошла мимо разочарованного хозяина и устало плюхнулась на лавку возле печи, прислонившись спиной к тёплой кирпичной кладке. Самое обидное, что мроед продолжал свою нехорошую антиобщественную деятельность. Убивать никого не убивал, но обескровливал
Сегодня выбор паскудника пал на дочку кузнеца, уединившуюся с женихом на сеновале; по дороге в корчму я заглянула к несчастной девушке и выслушала от её родителей много чего нелицеприятного в свой ведьминский адрес. Правда, когда я пригрозила вообще уехать, они мигом пошли на попятный и даже пообещали прибавить ещё пару-тройку кладней к моему гонорару (на который скинулись все жители Жабок, кто сколько смог), но настроение у меня испортилось окончательно. Собственно говоря, оно и так было не ахти — без явных причин, что обидно вдвойне, ибо улучшению традиционными методами вроде принятия горячей ванны с душистыми травами, поедания сладких пирожков и перечитывания собственных путевых заметок оно не поддавалось, зато охотно ухудшалось по любому поводу. А тут ещё этот мроед, будь он неладен!
— Ни живым, ни мёртвым покою не дает, — в который раз жаловался корчмарь, просто чтобы отвести душу. Я слушала вполуха, давно уже зная наизусть обо всех происках неуловимой нежити. — Трёх дней после похорон не пройдёт — глядь, снова могила раскопана и голова у покойника отъедена! Уж и камни сверху наваливали, и чесноком обкладывали — ничего не помогает! Бывает, ишшо и чеснок погрызет, будто на закусь… Ей-ей, в следующий раз усопшего каким-нито ядом начинить надобно! Жаль, тьфу-тьфу-тьфу, что никто покуда на тот свет не собирается, а то уж был бы мроеду подарочек!
— А это идея, — задумчиво сказала я.
На мои похороны собралось всё село.
Перед величаво плывущим гробом с радостными воплями бежали мальчишки и заливались визгливым лаем дворовые собачонки. Маленькая серьёзная девочка несла огромную корзину с полевыми цветами, горстями бросая их под ноги похоронной процессии. Вдоль улицы, хихикая и перемигиваясь, толпился народ. Бредущие за гробом плакальщицы безутешно лузгали семечки и шепотом обсуждали последние сплетни, изредка вспоминая о возложенной на них миссии и начиная фальшиво подвывать: "А на кого ж ты нас покинула…" на мотив застольной "Рябинки". Количество желающих проводить меня в последний путь увеличивалось прямо пропорционально длине этого пути, что, увы, не могло не сказаться на качестве.
— Жалостливей, жалостливей! — сквозь зубы шипела я. — Устроили тут свадебный кортеж!
Увы, увещевания "покойницы" приводили к прямо противоположному эффекту — гроб начинал меленько содрогаться, снизу доносились сдавленные хрюкающие звуки, и я начала всерьёз беспокоиться, как бы они вообще не уронили эту проклятую домовину.
Смотрелась я в ней, кстати, лучше, чем
В гроб, разумеется, положили мой верный меч, а сзади брела осиротевшая Смолка, изредка наклоняясь и подбирая изрядно потоптанные процессией цветочки.
Кладбище располагалось на холме, к нему вела довольно-таки крутая дорожка, и гроб задрался чуть ли не вертикально. Пришлось упереться локтями в стенки, чтобы не вывалиться. Над головой проплывали старые берёзы, с удивлённым карканьем кружили грачи и накрапывал мелкий дождик, не давая сосредоточиться на мыслях о вечном. К тому моменту, когда мужики наконец свалили гроб на землю и, утирая пот, отошли в сторону, я промокла насквозь и, кажется, одна птичка попала-таки на саван в районе подола, но приподниматься и проверять я не рискнула.
Прощаться со мной лично путём целования в хладный лоб никто не отважился. Выждав приличествующую случаю паузу, гроб закрыли крышкой и опустили (по ощущениям — раскачали и бросили) в загодя вырытую яму. Корчмарь, по праву моего хорошего знакомого возглавлявший похоронный кагал… тьфу, процессию, подошёл к краю могилы, стянул шапку, откашлялся и громким прочувствованным голосом завёл:
— Возрыдайте, сельчане, ибо скорбь наша велика и безмерна. Сегодня мы провожаем в предпоследний путь…
Видимо, имелось в виду, что после встречи с мроедом меня проводят в последний. Поминальщики покорно возрыдали, то и дело срываясь на хихиканье, что, впрочем, вполне можно было списать на расшалившиеся нервы.
— …богомерзкую ведьму, чьи непотребные деяния ославили её на всю Белорию, Волмению и Винессу… о чьей вредности и корыстолюбии ходили легенды… чьим именем пугали непослушных детей и лечили икоту…
Печальные смешки перешли в скорбный хохот.
— …и да упокоится душа её отныне и навечно, дабы не пришлось нам разрывать сию могилу и пронзать её осиновым колом для верности…
Я с трудом удержалась от соблазна "воскреснуть" прямо сейчас. К счастью, "напутственная" речь подошла к концу, корчмарь зычно высморкался (кажется, прямо в могилу), сказал: "Дык пущай же провалится она прямиком в преисподнюю; да будет так", — и по крышке застучали комья земли.
Спустя несколько минут утихли и эти звуки; беспечальные селяне разошлись отмечать мою своевременную кончину.
— Ну, наконец-то я толком высплюсь, — мрачно сказала я, умащиваясь поудобнее и закрывая глаза.
Разбудило меня тихое царапанье по крышке. Мигом придя в себя и нащупав рукоять меча, я приготовилась выступить в привычной роли неприятного сюрприза. Чтобы мроед особенно не надрывался, а я не задохнулась, гроб закопали неглубоко — просто присыпали землей, даже не прибивая крышку, и теперь чьи-то осторожные руки почти бесшумно сдвинули её в сторону.
У меня в ногах тёмным силуэтом маячил незнакомый мужик с заступом. Вернее, мужичонка — мелкий, обтрёпанный и непрестанно озирающийся по сторонам.