Верность и терпение
Шрифт:
25 июля Михаил Богданович собрал Военный совет и предложил этот план. На Совете присутствовали Константин Павлович, Багратион, Ермолов, Сен-При — начальник штаба 2-й армии — и генерал-квартирмейстеры обеих армий.
Было решено двинуться от Смоленска к Рудне, оставив перед Смоленском сильный отряд пехоты с несколькими казачьими полками.
Закрывая Военный совет, Барклай еще раз повторил:
— Император, вверив мне в Полоцке армию, сказал, что у него нет другой. С уничтожением армии Россия погибла бы. Напротив, сохранив ее, всегда можно надеяться на лучшее. Я должен действовать
Вечером, призвав Ермолова и Сен-При, он предупредил, что и 1-я и 2-я армии не должны удаляться от Смоленска более чем на три перехода, и пуще всего им следует опасаться обходных маневров и окружения.
26 июля обе армии выступили к Рудне. Сначала к Барклаю поступили сообщения, что противник отступает, но вскоре от Винценгероде пришло известие, что Богарнэ стянул оба свои корпуса к Поречью и туда же подошла кирасирская дивизия графа де Фринеля.
Опасаясь обхода с правого фланга, Барклай приказал Багратиону занять сильную позицию возле села Выдра.
Барклай тотчас же переместил армии ближе к угрожаемому направлению и в три часа ночи сам поехал к Палену с приказом поддержать Платова, а затем перевел колонну Тучкова на Пореченскую дорогу.
Пален и Платов внезапно обрушились на авангард противника, стоявший у Молева болота, разбили его и погнали к Рудне.
Среди трофеев, захваченных русскими войсками в одном из помещичьих имений возле Молева болота, оказалась и странная записка, обнаруженная на столе командира дивизии генерала Себастиани, в которой его извещали о готовящемся наступлении русских под Рудней. Было ясно, что генерал только что получил ее. Автором записки был Мюрат. Однако было непонятно, от кого он узнал о планах русских.
В штабе Барклая этот эпизод вызвал множество толков. Противники Михаила Богдановича обвиняли в измене Винценгероде и его адъютанта Левенштерна, а также офицера штаба Багратиона — француза-эмигранта Жанбара.
Лишь несколько лет спустя выяснилось, что невольным виновником случившегося был флигель-адъютант Александра — князь Любомирский. Он состоял при штабе Барклая и, узнав о наступлении, известил об этом свою мать, жившую в имении возле местечка Ляды, неподалеку от Рудни. В Лядах в то время стоял штаб Мюрата. Письмо помещице Любомирской было перехвачено французами и Перлюстрировано.
Барклай совершенно не верил в виновность Винценгероде, однако относительно Левенштерна у него возникли сомнения.
Дело в том, что в первые дни войны Левенштерн ездил парламентером к Мюрату и провел сутки у генерала Себастиани, на столе у которого и нашли злополучное письмо. К тому же перед маршем русских войск на Рудню Левенштерн по неблагоприятной случайности был послан Барклаем на аванпосты.
Опасаясь, что кто-нибудь из недоброжелателей Левенштерна вызовет его на дуэль или принудит к дуэли оскорблением, Барклай немедленно отослал Левенштерна в Москву с письмом к тамошнему генерал-губернатору графу Ростопчину. Граф Федор Васильевич был другом Барклая, к тому же сын Ростопчина был, как и Левенштерн, одним из адъютантов Михаила Богдановича, а все его адъютанты были преданы ему и дружны между собою.
Отъезд
В следующие три дня только отряды Платова и Палена одержали несомненный успех: в стычке при Молевом болоте они разбили неприятеля и восемь верст гнали его.
Барклай же и Багратион с главными силами своих армий дефилировали между Пореченской и Руднянской дорогами, опасаясь обходного маневра французов. Так как движение войск несколько раз происходило через деревню Шеломы, то штабные острословы назвали эти марши-маневры «ошеломительными».
Однако «ошеломительными» они были не для французов.
В это время главные силы Наполеона сосредоточились в районе Рудни. Боясь, что противник может отрезать часть 1-й армии, растянувшейся до Поречья, Барклай решил соединиться со 2-й армией возле Волокова.
2 августа обе армии заняли позицию при Волокове и стали ждать подхода главных сил неприятеля.
Как вдруг на следующий день пришло известие, что Наполеон со всеми силами переправился на левый берег Днепра и, вступив в бой с 27-й дивизией генерала Неверовского, принудил ее отступить к Смоленску.
Впоследствии стало известно, что через Днепр перешло 185 тысяч человек.
В сорока семи верстах от Смоленска французский авангард — корпуса Мюрата и Нея — натолкнулся на не обстрелянную и почти еще необученную, состоящую сплошь из новобранцев 27-ю дивизию Неверовского, занимавшую город Красный. Стремительным и мощным ударом Мюрат выбил дивизию из Красного, захватив при этом девять орудий из четырнадцати, имевшихся у Неверовского.
Однако дивизия, оставив Красный, тут же заняла удобную и выгодную позицию у Смоленской дороги, за глубоким оврагом.
Когда на помощь сорока полкам кавалерии Мюрата подошло семь полков пехоты Нея и Богарнэ, Неверовский, как говорил он потом, подумал, что три корпуса во главе которых стоят два короля и один из лучших маршалов Франции, сделали бы честь любому полководцу мира.
Нанеся серьезные потери неприятелю, дивизия начала свое «львиное» отступление к Смоленску. Новобранцы отбивали одну за другой атаки французов, ощетинившись во все стороны штыками и разя кавалеристов и пехотинцев меткими залпами, с дружными криками: «Умрем, а не сдадимся!»
Отойдя на двадцать верст, дивизия заняла позицию, подготовленную заранее высланным вперед полком Назимова, который успел выстроить укрепления и умело расположить артиллерию.
Французы, увидев позицию, занятую Назимовым, прекратили преследование, и остатки дивизии Неверовского получили короткий отдых.
Имея в своих рядах семь тысяч необстрелянных бойцов-новобранцев, дивизия за один только день отбила сорок атак французской кавалерии и не дала французам с ходу захватить Смоленск.