Верность и терпение
Шрифт:
Ангальт спросил Барклая, не согласится ли он принять второй батальон.
Барклай не раздумывал: в поле адъютантская служба отступала перед боевой, да и бумаг здесь почти не было, а если и были, то теперь уже никакого интереса для него не представляли: исчезла новизна, исчез и интерес. А главное — потерялся смысл, ибо не от бумаг теперь зависело дело.
Великая жара и сушь быстро сменились необычайно ранними бесснежными морозами, пришедшими под Очаков вместе с пронизывающими ураганными ветрами. В середине ноября повалил снег и начались слепящие, обволакивающие все метели. К этому времени кончились запасы фуража,
Лагерь, занесенный снегом, являл собою зрелище страшное и вместе с тем жалкое: он был подобен огромному кладбищу, где каждая землянка напоминала заснеженный могильный холмик, и картина зимнего погоста дополнялась еще и тем, что в разных концах стана рыли могилы и тащили к ним мертвецов, сколачивали на скорую руку гробы.
А в шалашном гошпитале не умолкали стоны и вопли раненых, страдающих и от боли, и не менее того от мертвящей, добивающей стужи.
Потемкин был упрям, собственных решений не привык менять, предпочитая покорять любые неблагоприятные обстоятельства, сколь бы трудны они ни были. Но здесь в спор с ним вступили уже не простые земные трудности, но небесные стихии, против которых и он был бессилен.
Он был вспыльчив и легко поддавался настроениям, принимая порой важнейшие решения импульсивно.
Так и теперь, он вдруг узнал, что его вечный соперник — фельдмаршал Румянцев, на сей раз оказавшийся баловнем судьбы, коему выпала счастливая планида тихо стоять с Украинской армией, занимаясь не более чем обсервацией [28] , преехидно назвал его действия под Очаковом «второю осадою Трои».
Потемкин, услышав сию обидную сентенцию, сначала воспринял ее как некий афронт, как пощечину, однако, успокоившись, решил: ничего иного не остается, кроме штурма.
28
Наблюдением (от фр. observation).
И здесь, соединив свою несокрушимую волю с еще не остывшей обидой, он начал готовить промерзшую, голодную и оттого еще более страшную армию к решительному приступу.
Сначала Потемкин хотел провести операцию в два этапа и взять в первую очередь гассан-пашинский замок, атаковав его и с суши, и с лимана, замерзшего в эту зиму, как внезапно наступила оттепель и за два дня снег смешался с грязью, а лед на лимане почернел и покрылся лужами.
Пришлось менять диспозицию и главную роль отвести осадной артиллерии, которая стала непрерывно громить крепость со всех четырех батарей. Огонь ее продолжался пять суток — с 27 ноября по 2 декабря.
К этому времени Потемкин уже составил план взятия и Очакова и замка, распределив войска по двум штурмовым отрядам и назначив начальником первого отряда человека несокрушимой отваги — генерал-майора фон дер Палена, а во главе второго — Ангальта. Палену предстояло взять замок, а Ангальту ворваться в город.
Ангальт поделил свой отряд на две колонны. Первую решил вести сам, а во вторую, куда был определен и Барклай, назначил начальником уже поправившегося Кутузова.
Кутузову надлежало ворваться в ретраншемент, отвлекая внимание турок
Завершая подготовку к штурму, Светлейший написал обращение к войскам, которое прочитали во всех ротах, эскадронах, дивизионах вечером 5 декабря.
«Истоща все способы к преодолению упорства неприятельского и преклонению его к сдаче осажденной нами крепости, принужденным я себя нахожу употребить наконец последние меры. Я решил брать ее приступом.
Ласкаюсь увидеть тут отличные опыты похвального рвения, с которым всякий воин устремится исполнять долг свой. Таковым подвигом, распространяя славу оружия российского, учиним мы себя достойными сынами Отечества».
Обозрев войска перед штурмом, не забыл Светлейший пообещать им и более земные утехи, чем слава: пожаловал обреченный Очаков изголодавшимся, промерзшим солдатам на трехдневное разграбление и полный произвол.
…В малом лагере, под замком Гассан-паши, приказ Светлейшего тоже зачитали перед строем всех двенадцати рот. Однако же, в нарушение устава воинского, последнего пункта приказа не огласили. К счастью, до Потемкина это не дошло.
Теперь уже не в религиозном умозрительном построении, а на грубом опыте жестокой и грубой жизни Барклай убедился, что и на самом деле существуют вещи выше приказа и даже превыше монаршей воли — то, что предписывает нам совесть, если она согласна с голосом Божьим. И в положениях крайних, в которые он потом попадал много раз, Барклай часто рисковал собственной жизнью, но никогда не рисковал спасением души, оставляя ее незапятнанной.
На штурм пошли в восемь часов утра, еще в сумерках, за час до восхода солнца.
Ангальт начал сражение, строго соблюдая диспозицию, приказав обеим своим колоннам двинуться на приступ одновременно с отрядом Палена.
Барклай, находившийся в колонне Кутузова, шел во главе своего батальона. Ворвавшись во вражеский ретраншемент, он рассчитывал, что турки станут драться только с его егерями, не больно-то любопытствуя, что еще происходит вокруг.
Однако янычары заметили и маневр Ангальта, и маневр Палена, и, защищаясь в ретраншементе, одновременно организовали и две контратаки — одну против Палена, вторую — против Ангальта.
И получилось, что коллизии реального сражения в корне изменили предписанную диспозицию: вторая колонна, и в ее рядах Барклай, бросилась на помощь Палену, начавшему штурм замка, а Ангальт прижал янычар к стенам крепости. Барклай по-прежнему шел впереди атакующих со шпагой в руке. После короткого, яростного боя егеря ворвались в замок и тут же бросились к главным воротам Очакова — Стамбульским, где бой был наиболее яростным.
Первая колонна Ангальта шла к воротам по шаткому деревянному настилу, переброшенному через ров трехсаженной глубины. Узкий настил, осыпаемый роем пуль, прогибался под тяжестью егерей, бегущих по телам своих павших товарищей.
Барклай, проскакивая через мост, поглядел вниз. Дно рва было завалено мертвыми, раненых там быть не могло, ибо падение с такой высоты убило бы и здорового человека.
«Только не останавливаться», — подумал Барклай и вдруг закричал эти слова вслух. Егеря, тяжело дыша, разгоряченные, несмотря на мороз, жаркой стеной валили за ним и, проскочив мост, растекались по валу, подступая к стене и бастионам.
Следом за ними вторая волна атакующих несла длинные лестницы, веревки с крючьями и связки камышовых прутьев — фашины, — чтоб смягчить удар, если штурмующего снимут с лестницы или со стены.