Верность Отчизне
Шрифт:
Произвожу посадку на раскисшем аэродроме прямо «на живот» рядом с перевернутым самолетом Брызгалова. За мной — Мухин. Никитин сел за деревней.
Спешу, увязая в грязи, к самолету Брызгалова. И как в тот день, когда Леня Амелин перевернулся на уразовском аэродроме, с тревогой спрашиваю товарища:
— Жив ли ты, Паша?
Услышав его голос, с облегчением вздыхаю. Как же вызволить Пашу? Из такой вязкой грязи за крыло вдвоем с Мухиным самолет не приподнимешь! На счастье, показался солдат с топором в руке. Прошу у него топор,
Благодарю бойца за помощь и отправляюсь в деревню. Там, у самого переднего края, расположился штаб соединения сухопутных войск.
Кратко докладываю обо всем генералу. Выслушав меня, он замечает:
— Хорошо сделали. Товарища в беде бросать нельзя.
Он приказал офицеру сообщить в наш полк, что четверка жива, распорядился, чтобы нас накормили, а утром дали нам лошадей и снабдили едой на дорогу. Предстояло добираться до аэродрома верхом без седла. Другого свободного транспорта не оказалось.
Ранним утром, подбадривая себя, с шутками и песнями выехали из деревни. В первый раз за много лет снова еду верхом. Как все изменилось с тех пор, когда я гонял в ночное нашу старую норовистую Машку. Перед глазами встал курень, до— . рога, обсаженная вербами, наша хата с тополями, зеленая мирная улица. А сейчас на месте деревень пепелища, и тоскливо становится у меня на сердце.
Мы молча ехали гуськом, держась обочины, на усталых фронтовых лошадях. Они брели, спотыкаясь, по грязному месиву. Навстречу двигались и двигались к переправам войска, машины, обозы. По обеим сторонам дороги на каждом шагу виднелась немецкая техника, брошенная врагом при отступлении.
Ехали целый день. У самого аэродрома лошадь под Никитиным пала, и ему пришлось перебраться к Брызгалову. Снова раздались шутки:
— Наша боевая пара на одном коне верхом едет. Радостно, шумно встретили нас однополчане. И конечно, шуткам не было конца:
— Все же не безлошадные остались, верхом с задания приехали. Богатыри!
Но нам было не до смеха: усталость одолела, хотелось скорее отдохнуть.
Тернюк и его напарник были уже дома. Оказалось, им горючего не хватило: пришлось сделать посадку, не долетев до аэродрома.
На следующий день наши самолеты были доставлены на грузовиках. Инженерам и техникам пришлось похлопотать. Они заменили винты у самолетов и, как всегда, быстро ввели наши «Лавочкины» в строй.
Моя исцелительница
Распутица в разгаре.
Только 22 марта получаем приказ перебазироваться в район северо-западнее Умани.
Перелетая на новый аэродром, я увидел с самолета скопление автомашин и техники. Даже с тревогой подумал: не сбились ли мы с пути, не летим ли над расположением фашистов? Уточнил ориентиры, проверил курс. Да ведь недавно
На аэродроме было сыро. Целый день мы ходили в мокрых сапогах. К вечеру я вдруг почувствовал стреляющую боль в ухе. Мысль одна: только бы не выйти из строя! Медицинской помощи надо ждать несколько дней: где-то в пути застряла санитарная машина БАО.
Вечером отправляемся в поселок на ночлег.
Оказывается, меня, как больного, устраивают отдельно от товарищей по эскадрилье — одного в хате.
— А вы где же будете, ребята? — спрашиваю я.
— Да мы, батя, в хате рядом, — отвечают друзья.
Мухин, Брызгалов, Никитин провожают меня. Входим в небольшую, чисто прибранную комнату. Нас радушно встречает хозяйка — старая украинка с живыми добрыми глазами. Здороваюсь с ней и сажусь на лавку, сжав голову руками. Меня знобит, боль все усиливается.
— Что же с тобой делать? — озабоченно говорит Мухин. — Рано утром нам надо на аэродром.
— В самолете пройдет.
—К командиру пойду, если будешь настаивать! — заявляет Брызгалов.
В разговор вмешивается хозяйка:
— Идите отдыхать, сынки. А я попробую вылечить его.
— Делайте, мамаша, что хотите, лишь бы скорее прошло, — говорю я.
Старушка стелет мне постель.
— С легкой душой ступайте: наутро он поправится.
— Вот что, хлопцы: если на задание без меня полетите — не горячитесь. Михаил! Это к тебе относится в первую очередь, — говорю я.
— Все будет в порядке, товарищ командир. Друзья уходят. Старушка возится у печки и успокаивает меня:
— Потерпи, сынок! Все пройдет.
Я прилег. Голова закружилась от боли и усталости. Перед глазами — картина боя: Никитин оторвался от группы, гонится за «мессером». Кричу:
— Мишка, назад!
Очнулся. Около меня стоит хозяйка и смотрит тревожно, покачивая головой:
— Ноги у тебя, сынок, в постели, а думки в небе. Иди-ка садись к столу: лечиться будем.
Покорно сажусь за стол. Она ставит передо мной большой чугун с горячей разварившейся картошкой.
— Наклонись-ка больным ухом к пару, — говорит старушка, укрывая мне голову теплым платком.
Сижу так минут пять. Пот градом льет с меня, задыхаюсь.
— Над вашим чугуном, мамаша, сваришься, пожалуй.
— Ничего, потерпи. Скорее поправишься.
Ив самом деле боль утихает.
Старушка сидит рядом и неторопливо рассказывает:
— Мой сынок тоже в Красной Армии воюет. Пехотинец он. Вот теперь жду от него весточки. Когда наши освободили село, я все сыночка поджидала. Все спрашивала бойцов — не знает ли кто его?
— —А где старик, бабуся?
— Помер еще до войны. Одна я.
Она вздыхает, уголком платка вытирая глаза. Потом поднимается и еще плотнее укутывает мне голову. И снова, вздохнув, продолжает рассказывать. Голос у нее дрожит от слез: