Вернуть изобилие
Шрифт:
— Потому что необходимо какое-то время, чтобы с ней освоиться, — ответил Бальтазар Плам.
Он полулежал в своем кресле-качалке, рядом с ним стоял длинный бокал с прохладительным. Выглядел он совершенно здоровым. У него был густой золотистый загар, зеленый солнечный визор, на нем были белые брюки без единого пятнышка и ужасная рубашка с рисунком «под леопарда». Блуждающий огонек, как обычно, плавал вокруг в воздухе. Он все время потягивал напиток из стакана.
Мы уже спорили на эту тему.
— Бальтазар, — сказала я. — Я не собираюсь брать у вас корабль. Я не могу. И, честно
— Потому что ты спасла мне жизнь, — ответил он.
— Любой сделал бы на моем месте то же самое, — сообщила я ему.
— Но это сделала ты, — возразил Бальтазар.
Вернувшись назад, в Архангел, я получила известие, что Бальтазар Плам жив и здоров и приглашает меня на Землю провести неделю в качестве его гостьи на землях, принадлежавших Сансау, прямо к югу от Сан-Франциско. Мне прислали билет первого класса с открытой датой на любой рейс, которым я захочу лететь из Архангела, и по любому маршруту. Я чуть не порвала его, только вот знала, что если я это сделаю, в один прекрасный день я об этом пожалею; к тому же у меня никогда не было отпуска — настоящего отпуска. И потом я помнила Бальтазара таким, каким я увидела его впервые — не с синими губами, готового испустить дух на заднем сидении «Фразье Хайтэйла», а загримированного под Луну и ухмыляющегося, как мальчишка-переросток, над шуткой, которую от сыграл с той женщиной на Скипфесте Сансау.
Я помнила, как сильно он мне понравился. Я ему не доверяла, но он мне понравился.
— ДОРОГОЙ БАЛЬТАЗАР.
— Мне не нужен корабль, — объясняла я ему. — Я не хочу иметь корабль. Это слишком большая ответственность. Мне и так очень хорошо.
Он лениво потянулся и зевнул.
— Нет, не хорошо, — заявил он.
Я уставилась на Бальтазара:
— Кто сказал?
— Ты сама мне об этом сказала, Табита.
— Когда? Когда это я вам говорила, что несчастлива?
— На той вечеринке.
— На какой еще вечеринке? Я не ходила с вами ни на какие вечеринки, — тупо сказала я.
— На «Октябрьском Вороне», — ответил Бальтазар. — Четыре года назад или пять, когда это было?
Я занялась вытягиванием через соломинку последних капель «пина колады».
— Вы выдумываете, — сказала я. — Я пилот грузовика. Что я могла делать на вечеринке на «Вороне»?
Не то чтобы я решила не упоминать о нашем первом знакомстве, просто это как-то не всплывало. Я вроде как предположила, что он забыл. По-видимому, я ошиблась.
— Я никогда не бывала на вечеринках на «Вороне», — заявила я.
— Не пройдет, Табита, — сказал Бальтазар. — Огонек тебя прекрасно помнит. Огонек! — Противный маленький киборг застенчиво изогнулся. Я могла почти поклясться, что он захихикал. — Может, память на лица у нее и не очень, но отпечатки голоса она никогда не забывает, — сказал Бальтазар.
Огонек подлетел и угнездился у него на плече, без сомнения, нашептывая ему на ухо какие-то секреты.
— Ты сказала: летать — это то, что Питер любит больше всего, — объявил Бальтазар.
— Я и так летаю, — коротко ответила я.
Бальтазар Плам насмешливо фыркнул:
— Таскаешь грузовые вагоны с дейтерием по Поясу для ФАР! Это ты называешь «летать»?
— Я
— «Элис Лиддел» — грузовой корабль! — сказал он, приподнимаясь в кресле. Теперь Бальтазар начинал по-настоящему сердиться.
Огонек что-то тревожно жужжал ему в лицо. Я с восторгом увидела, как Плам нетерпеливо отмахнулся от него.
— Это «Берген Кобольд», — с силой сказал он. — Самая лучшая маленькая баржа из всех, какие когда-либо строили. Теперь таких не делают! Она тверда, надежна, у нее замечательный, чувствительный, ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ мозг, в наше время Бог знает, найдешь ли такое вообще. И она валяется здесь, в винограднике, без дела. Она стоит здесь уже семь лет, потому что для фирмы она слишком стара. Я сам не могу ей воспользоваться и не знаю никого, кто бы смог. Если ты ее у меня не заберешь, она будет стоять здесь до тех пор, пока не развалится, и если ты не считаешь это преступлением, то ты и вполовину не та, за кого я тебя принимал. — Бальтазар сидел с побагровевшим лицом и слегка задыхался. Огонек летал вверх и вниз и «бибикал». — Я знаю, Огонек, знаю, — сказал Плам. — Я старик, и у меня есть право сердиться на глупость молодых. Для того они и молодые! Они и существуют для того, чтобы бесить тех, кто старше их и знают лучше. А знаешь, почему они нас бесят? Потому что в один прекрасный день они придут нам на смену. А знаешь, почему они глупы? Потому что не понимают того хорошего, что мы им преподносим на блюдечке с голубой каемочкой, черт бы их побрал совсем!
— МОЛОДЫЕ ЖЕНЩИНЫ.
— Прости, пожалуйста?
— ЕМУ НРАВИЛИСЬ МОЛОДЫЕ ЖЕНЩИНЫ. ОН ПРИВОДИТ МОЛОДЫХ ЖЕНЩИН ПОСМОТРЕТЬ НА МЕНЯ.
— Не только меня?
— НЕТ, КАПИТАН. ДВА ИЛИ ТРИ РАЗА — МОЛОДЫЕ ЖЕНЩИНЫ, ОН БУДИЛ МЕНЯ.
— Тогда почему же ни одна из них тебя не взяла?
— УСЛОВИЯ ПРИЛАГАЮТСЯ.
— Да, наверное, так оно и было. Если бы я не спасла ему жизнь, как он упорно твердил, я хочу сказать.
— Если мы будем шагать поживее, ты сможешь взглянуть на нее еще до ленча, — сказал Бальтазар.
Он нахлобучил на голову солнечную шляпу, поверх визора и вылез из кресла, тяжело опираясь на трость. Я знала, что нельзя предлагать ему руку.
— В тот день, когда я приму помощь, я могу с тем же успехом отправляться в постель и никогда больше не вставать, — говорил он.
Только это: трость и озноб с утра и перед сном — напоминали, что Бальтазар Плам остался жив после страшной космической катастрофы и что он уже не тот, что прежде. Теперь он казался старше, меньше был похож на великолепного гранда и больше — на распутного дедулю.
Мы медленно спускались с холма в виноградник, Огонек стремительно порхал вокруг нас, как колибри. За голубыми холмами лежало голубое море. В воздухе стоял запах вина и пчел.
Виноградники были заброшены. В высокой траве за обломками машин стояло что-то размером с небольшой дом. Оно было покрыто просмоленным брезентом.
Бальтазар Плам сделал жест своей тростью. Он не желал показывать мне, насколько утомила его прогулка.
— Раздень ее, — заявил он. — Раздень эту юную леди и посмотри, что у нее есть!