Вернуться в сказку

Hioshidzuka

— Тебе стоит меньше утруждать себя, mon cher, — холодно произносит Хоффман уже вечером, в гостиной, не отвлекаясь от чтения книги, которой раньше она никогда не видела в его библиотеке, — это может дурно сказаться на ребёнке.

Она не слышит никакого участия в голосе своего мужа. Лишь эта совершенно отвратительная сухая забота, которая так противна была ей в нём. Ох! Если бы она только знала, что он за человек до своей свадьбы с ним!.. Чёрствый, равнодушный, холодный! А ей — в её-то положении — хотелось ласки, любви, внимания! Почему он был так жесток к ней? Лучше бы он кричал, ненавидел!.. Всё лучше этого снисходительного равнодушия к ней. Всё лучше того презрения, которое он к ней испытывал — а он испытывал, графиня в этом нисколько не сомневалась.

Потому что она обычная слабая и жалкая женщина, которых он презирал, как признался ей однажды до свадьбы.

Анна кривит презрительно губы. Ей думается, что она смогла бы простить ему его нелюбовь к ней, если бы он не умел любить вовсе. Но он умеет. И он любит. Некую Мари, которую он зовёт к себе в

своём каждом сне. Анна вполне могла простить Георгу его равнодушие к ней, если бы он не любил никого. Но всё дело было в том, что в том, как он звал ту девушку, было столько боли, столько какого-то душевного трепета, что графине становилось ужасно больно из-за того, что она никогда не будет такого удостоена. Ей не остаётся ничего, кроме того как кривиться от злости. Или делать вид, что всё в полном порядке. Да, пожалуй, второе лучше — так хотя бы она не выглядит в его глазах такой жалкой и слабой.

— Мне нисколько это не в тягость, — старается улыбаться Анна.

Так, пожалуй, легче. Легче — притворяться, что всё в полном порядке, что она нисколько не обижается на него, что ей не за что на него злиться. И Георг не будет так видеть всех её страданий из-за её собственной глупости. Это будет легче. В конце концов, её муж не был никогда близок ей настолько, насколько был близок Леон. Тот всегда знал, когда Анне плохо. И никогда не отстал бы от неё, не выяснив, из-за чего она переживает. Наверное, именно поэтому с братом было так… легко. Даже тогда, когда он упрямился, когда вытворял невозможные, сумасшедшие вещи.

С Георгом всё — совершенно — иначе.

Она ждёт, что муж что-нибудь ответит ей на это, но он лишь кивает и снова с головой погружается в чтение тех документов, которые привёз из столицы. Анна хмурится и понимает, что, пожалуй, всё её горе было в том, что даже те одинаковые и скучные бумаги графу дороже, чем она.

— Я тебе здесь совсем не нужна, — вздыхает графиня, подходя к окну. — Я тебе, кажется, и вовсе не нужна.

Анна чувствует себя так одиноко, как никогда ещё в жизни себя не чувствовала. Она снова смотрит в окно и снова видит рабочих, что строят новое крыло к их дому. И это всё графине кажется настолько бессмысленным, настолько ненужным, что она уже едва способна терпеть этих людей. Миссис Хоффман страстно желает этого — чтобы строители уже убрались из Миртилле. Если бы их не было, ничего уже так сильно не раздражало бы её. Даже муж со своими редкими визитами и утренними газетами. Даже неряха Ребекка, читающая втихаря в библиотеке книжки про принцесс (книжки эти были с картинками, Георг покупал их для Юты, Анна знала это).

Графиня Хоффман чувствует горячие руки на своих голых плечах — пусть её муж и был против корсетов, открытые плечи она сумела отстоять в своём гардеробе даже несмотря на весьма прохладную осень. Анна чувствует, что её мягко, но крепко прижимают к себе, что целуют осторожно и даже почти что нежно в макушку. Графиня оборачивается к нему, пытаясь понять, что именно Георг хочет ей этим сказать.

— Что же ты говоришь такое, mon cher? — спрашивает её муж, улыбаясь одними краешками губ.

Смешно… Ему смешно! Анна чувствует себя совершенно несчастной в Миртилльском его имении, чувствует себя в полной мере одинокой — одна, совершенно одна, без своих друзей, без сестёр, без братьев, без Леона, без отца… Да что там говорить, часто — и без мужа тоже. Миртилле — провинция, в которой не найти ни одного достаточно образованного человека, в которой не сыщется хотя бы сносной замены её столичным друзьям. И он уезжал! Бросал её — ожидающую ребёнка — совершенно одну в этом незнакомом, чужом для неё месте!

Анна выворачивается из его объятий и отходит от него к камину. В этой комнате уже топили утром. А сейчас здесь довольно прохладно. Анна думает, что теперь уж точно — обязательно уволит эту лентяйку Ребекку, которая не затопила камин. И пусть Георг хоть что-нибудь скажет ей на это!

— Я хочу к моим друзьям, — говорит она капризно. — Я хочу, чтобы приехал брат.

Графиня и сама понимает, насколько жалко и смешно, должно быть, сейчас выглядит. С этими капризно надутыми губами, со слезами в глазах. И ей ужасно стыдно за эту слабость. Анне она сама противна в эти моменты, когда ничего даже сказать толкового от обиды не может.

Она скучает по ним. По всем тем, кого она оставила в Саторхейме. Даже по тому придурку Феликсу Кордле, который так пугал её в столице. В конце концов, Кордле не был так уж страшен. Он скорее хотел производить пугающее впечатление, нежели был пугающим на самом деле. По сути, он был самым обычным жалким герцогом. Из тех, что проматывают отцовское состояние и остаются без крова. Где-нибудь в лечебнице. Брошенные совершенно всеми. Никому не нужные.

— Я приглашу к нам в имение Леона на ближайшие выходные, — равнодушно пожимает плечами Георг.

Ему ничего не стоит сделать это — пригласить её отца, друзей, брата… Ему, вообще, ничего не стоит. У Хоффмана вполне достаточно денег для того, чтобы делать всё, что только пожелает его душа. И уж пригласить Леона в Миртилле он точно может. И из-за этого Анне становится так горько… Её брат… Её милый брат… Она могла увидеть его гораздо раньше. Если бы настояла на своём. Ей стоило только быть чуть упрямее… И её брат уже давно был бы здесь.

Анна кивает мужу и отворачивается от него. Ей ужасно противно, что он не додумался предложить ей этого раньше. Графиня чувствует, как кружится её голова от всех этих мыслей. Она не обращает на это никакого внимания. В конце концов, теперь у неё часто

кружилась голова. И это было почти что нормально.

Графиня Хоффман и заметить не успевает, как её сознание покидает её.

Когда именно это происходит, никто из них толком не успевает заметить последствия вовремя. Слишком быстро всё происходит. Даже четыре виновника происшествия не сразу всё понимают. А когда понимают — последствий уже не избежать. Пожалуй, в итоге, конечно, всё более-менее обошлось, но… Во всяком случае, Уенделл, Оллин и Ратмир свои нервные срывы успешно получили. У Оллина даже прядь волос седой стала. Нет, это было, конечно, нечто — выкрасть из цитадели Скорби кристалл Ненависти, ещё недели две прятать его ото всех (очевидно, прятал подключившийся к затее троих «любознательных» друзей Драхомир, потому как иначе Деифилия обязательно бы обнаружила этот кристалл), а потом воспользоваться им в самой неподходящей ситуации, какую только можно было вообразить! И так воспользоваться… Цитадель, в которой был применён кристалл, рассыпалась, словно была сделана из песка. Ничего не осталось. Ни единого камешка. И как были поражены магистры из той цитадели (Хелен по привычке называла тех людей так) — те из них, что остались после разрушения их крепости в живых, — когда Танатос и Асбьёрн с любопытством на них уставились! Нет, конечно, эта компания была непобедима! Шайка непобедимых придурков. Которым совершенно всё равно, что за них могут волноваться. Мальчишки, бредящие кто сказками о героях, кто наживой — что с них можно взять? И всё же это было не дело — так подставлять остальных своей глупой выходкой. Кристалл, конечно, был хорош — сверкающий, словно луна или звёзды, переливающийся всеми оттенками всевозможных цветов, с ярко-алой сердцевиной внутри. И действие его было весьма и весьма впечатляющим — как рухнула та цитадель, Хелен до сих пор снилось это по ночам. Но нужно было посвятить в свою затею хоть кого-нибудь ещё. Во всяком случае — девочка это знала — ни Лилит, ни Саргон, ни сама Хелен не отказали бы им в этом. Напротив — сумели бы ещё помочь.

Проблема была, в прочем, вовсе не в разрушенной цитадели, что Деифилии — редкой ценительницы архитектуры (а попросту — всяких красивых зданий) — уже было ужасно неприятно. Проблема была даже не в том, что Асбьёрн и Йохан чуть не погибли под завалами другой разрушенной с помощью кристалла цитадели, когда кое-что пошло не так. И даже не в том, что Танатос впопыхах забыл вырубить действие кристалла после того, как они решили убегать (из-за этого, между прочим, Лилит теперь ходила с повязками на животе и на руке и жаловалась на самочувствие). Нет! Это всё — лишь мелочи! Но то, что теперь им откажут в приюте (ага — кристалл врубал ещё трансляцию их миловидных лиц при зажатии одного магического механизма) в любых деревнях, цитаделях, храмах, городах — вот это было нехорошо… Особенно учитывая то, что среди них были раненные. Нет, конечно, Изар кое-как смог уладить ту проблему в виде жителей деревушки Миннед и рыцарей цитадели Хроном, что гнались за ними с вилами, копьями и другим колюще-режущим оружием вплоть до проклятого леса (который, вообще-то, на картах отца Хелен назывался Дреймивиеройским), но в более-менее приличных местах (а не тех тавернах для наёмников, где обычно играл в кости Танатос) им теперь не место. И это при том тщеславии Деифилии, которое не позволяло ей появляться на слишком зашарпанных постоялых дворах! Какой ужас! Ох! Хелен, конечно, была привычна к некому комфорту, но не так, чтобы быть настолько капризной… Что же Деифилия была настолько привередлива, словно принцесса какая? Нет, конечно то, что натворили эти четверо полудурков было плохо, ужасно плохо, просто отвратительно (для всей их братии), но ведь не произошло ничего слишком страшного. Просто… Они развлеклись, заодно испытали весьма любопытное оружие (а так же — награбили даже больше, чем были способны унести далеко, из-за чего теперь в проклятом лесу Драхомир, Калэйр, Танатос, Киар, Изар и Оллин работали над тем, чтобы построить для их шайки что-то вроде дома, где они смогут и отдохнуть, и спрятать награбленное), пусть и несколько увлеклись в процессе и забылись. Не стоило так на них сердиться. Хотя наказанный сестрой Асбьёрн был куда более милым, нежели обычно. А вот Танатос был почти несносен. Нет, он был куда лучше в своём обычном состоянии — грубоватый, ничего не желающий слушать, упрямый и своевольный. И без весёлых песен Йохана тоже было скучно. Как и без баек Драхомира о своей прошлой жизни. Это было даже грустно, что Деифилия так сердилась на этих четверых. Вот Хелен ни за что не сердилась бы так сильно! Её скорее злило то, что они не стали обращаться к ней за помощью (ей бы весьма хотелось помочь им в этом деле). По правде говоря, это было даже немного подло — сделать всё втихаря, никому ничего не объяснив. Разве сама Хелен так часто поступала? Почему же нужно было так нечестно поступать с ней? А вот она бы, может, и смогла помочь Танатосу справиться с последствиями одного из побочных действий кристалла. Отец кое-чему успел её научить до того, как ей пришлось бежать из ордена. И Хелен обязательно бы — обязательно — помогла им. Только вот они не попросили. Так что… Она и не стала помогать. Пусть сами разбираются с тем, что именно они наворотили. Ах, да… Драхомир же ещё вытащил у девятнадцати магистров души! Их снежная княжна была просто в ужасе — как она холодно на него смотрела из-за этого! Будто бы реально — самая настоящая княжна. Или герцогиня. Кто её разберёт. Вот сам Драхомир был герцогом. Это называлось, правда, несколько иначе, но… Одна хрень. Не так уж важно, как именно это называлось у демонов. Важно то, что Драхомир принадлежал к этому, а не то, как это всё в итоге звалось.