Вероника
Шрифт:
— Нет.
Ника листала альбом с фотографиями племянника. Катя вернулась с чашками.
— Подожди смотреть, вот сейчас я тебе все подробно расскажу…
— Не надо. — Ника поспешно отодвинула альбом.
Катя поджала губы. Надо же! Племяш ей неинтересен. Подумаешь!
— Деньги, что ли, нужны? — небрежно спросила она. Хорошо бы золовке понадобились деньги. У Катерины всегда есть, никогда она копейки до получки не стреляет. Но золовка отрицательно покачала головой. — Чего стряслось-то? — в упор спросила Катя. — Вижу ведь, что ты сама не своя.
— Кать, ты ведь в больнице работаешь?
— Ну да. В гинекологии, санитаркой. А что? Плохо себя чувствуешь? Так я поговорю, врач посмотрит.
Ника выпрямилась, набрала, видимо, воздуху в грудь.
— Катя, мне нужно сделать аборт.
— Чего? — Катерина села напротив золовки и быстро окинула ее взглядом. — У тебя срок-то какой?
Месяца четыре небось? Кто ж это согласится с таким сроком?
— Поэтому я и пришла к тебе. Ты же всех там знаешь. И еще я слышала, что у вас такое делают… Я заплачу. Мне очень надо.
— Это кто же про наше отделение слухи такие распускает? Языки бы поотрывать!
Катерина вскочила и забегала по комнате. Но вскоре успокоилась и вернулась к гостье.
— Почему же ты так поздно спохватилась?
— Так получилось. — Ника перестала теребить шейный платок. Теперь самое неприятное было сказано и весь ее облик выражал лишь упрямую решимость.
— Так ты не на каникулы приехала, выходит? Ты от мужа ушла?
Ника кивнула.
— От мужа ли, от свекрови. Я ведь не люблю его, Кать.
— Вот те здрасте! «Не люблю!» Кто тебя замуж-то гнал? Зачем пошла?
— А назло. Мой парень женился, и я тоже взяла да и замуж вышла.
— И правильно сделала. Он что, пьет, твой-то?
— Нет.
— Гуляет?
— Нет.
— Так какого рожна тебе надо? У матери, думаешь, лучше будет? Я вот тоже за Славика вышла просто так, из деревни уехать хотела. А теперь не жалею, живу королевой. А ты — аборт. Ребенок-то теперь — твое оружие. Ну и радость, само собой.
Ника смотрела на Катерину с завистью. Если бы она сама могла с такой легкостью смотреть на жизнь! И желания иметь такие же незамысловатые…
— Какое оружие, о чем ты говоришь? Я должна вернуться в институт, в общежитие, а куда мне с ребенком? Мне туда с ребенком никак нельзя.
Катерина поняла, что дело серьезное, и подсела на диван, поближе к золовке.
— А родители-то знают?
— Ничего им знать не надо. Это мое дело. Я к тебе пришла. Ты одна знаешь.
Последнее сообщение еще больше утвердило Катерину в собственных глазах. Ей нравилось на правах старшей и замужней давать советы.
— Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Я с врачом переговорю, это можно. Только ты хорошенько подумай. А может, тут останешься? Бог бы с ней, с Москвой… Тут родишь, на работу устроишься на «Пластик», мы со Славиком поможем, не дадим вам с ребенком пропасть.
Ника взглянула на Катю так, словно та сморозила несусветную глупость. Вернуться на Рудник? Поселок, кажется, навечно выпал из времени.
Представить себя здесь, запертой навечно? Нет, не сможет она уже без Москвы. А внутри ворохнулось потаенное: «Там Коля»…
Катерина после визита золовки задумалась. Ей, конечно, не по душе было то, что умудрила Ника, но зато грело другое: та обратилась не к кому-нибудь, а к ней, жене брата. Самой близкой родне. Признала. Если она не поможет девчонке, помогут другие, а отношения испортятся окончательно. А сейчас у Кати появился прекрасный шанс сблизиться с нелюдимой Никой, сделать ее как бы вечной должницей. И потому — союзницей. Когда с работы вернулся муж и привел из садика сына, Катерина уже знала, что разобьется в лепешку, но выполнит просьбу Ники.
Ника примерно представляла, как все будет происходить. Помнила. Но при приближении к серому неприглядному зданию больницы ее сковал страх. Это был не физический страх перед болью, а какой-то другой, скорее — мистический, сродни ужасу. Состоянию способствовали сумерки, совершенно серые и ватные при отсутствии вечернего освещения. Грязно-серый цвет больницы и тускло освещенные окна усиливали ощущение одиночества. В воздухе носился замысел готовящегося преступления. Ни до нее, ни до того, что она собиралась совершить, никому в этом мире нет дела. Именно так думала Ника, подходя к темному зданию больницы. От сырого холодного воздуха ее знобило, хотелось скорее оказаться в тепле, но, увы, не было такого конкретного места на земле, где именно она могла бы согреться.
Внизу, в темном коридоре, ее уже поджидала Катя.
В белом халате и такой же косынке она была похожа на доярку.
— Ну что ты так долго! Я уже решила, что ты передумала…
Они прошли по пустому длинному коридору и оказались в маленькой, убранной белым, каморке.
— Раздевайся, я сейчас.
Катерина скрылась. После ее ухода давящее ощущение усилилось, а сердце стало стучать больно и неритмично.
Она нерешительно сняла плащ и огляделась.
Застланная белым лежанка, белая ширма, за которой громоздится батарея «уток» с отбитой эмалью.
Ворох резиновых перчаток, обсыпанных тальком. Больница…
Ника поежилась. Квадрат за окном стал совсем синим. За стеной перекладывали инструменты, и от бряцающего звука Ника невольно вздрагивала всеми внутренностями.
— Ты чего не разделась до сих пор? — влетела Катя.
— Что — совсем?
— Тебя же обработать надо! — возмутилась Катя и по-деловому уперла руки в бока. — Врач ждать не будет, она после смены. — И, понизив голос до шепота, Катя добавила:
— Насилу уговорила! Только из уважения ко мне согласилась. Она у меня свинину брала к празднику.