Версальский утопленник
Шрифт:
— Вечер завершился торжественным ужином и великолепным фейерверком. Однако уже сегодня наш герой должен был получить приказ короля отправиться к своей эскадре в Брест! Вот видите, Бурдо, излишества никогда не приводят к хорошему.
— Он принц, и этим все сказано. Вся его жизнь находится в полном противоречии с идеалами тех, кого он поддерживает на словах, а на деле он постоянно двигается окольными путями и не имеет ничего общего с теми, кем хочет казаться. Нет, я не преувеличиваю. Он дерзает именовать себя философом, но стоит как следует приглядеться,
— Ох, уж этот наш Бурдо, — вздохнул Ноблекур, — он по-прежнему привязан к своим погремушкам.
— Смейтесь, — буркнул инспектор. — Настанет день… Поверьте, чем скорее сильные мира сего перестанут вести недостойную жизнь, чем меньше станут похваляться своими богатствами, чем больше станет среди них неподкупных, тем большее уважение народа они заслужат. Им следует прислушаться к голосу общественного мнения, иначе любой неосмотрительный шаг может привести их к пропасти. Если прежде не завершится апоплексическим ударом или несварением желудка.
— Я на это надеюсь, — примиряющим тоном произнес Николя.
— На апоплексический удар?
— Нет! На несварение желудка. Ибо я голоден.
Последние слова он произнес таким жалобным тоном, что все покатились от хохота.
— Катрина, — высокопарно, словно выступая на сцене Бургундского отеля, провозгласил Ноблекур, — пусть немедленно принесут амброзию и жертвенное мясо в честь героя!
Тотчас на столе появилось великолепное серебряное блюдо с неведомым кушаньем, от которого исходили волнительные ароматы.
— Подобные запахи требуют объяснений, — заявил Семакгюс.
— О, — подбоченившись, воскликнула Катрина, — брежде боложите себе по кузочку, так как я боюсь, как пы кушанье не остыло, ведь его натобно есть горячим. Такое плюдо готовят у меня в Эльзасе; это печень раков, приготовленная по рецепту, придуманному в Селесте.
— Но сначала раков кастрируют, я однажды помогал Марион и знаю, как это делается, — с воодушевлением воскликнул Луи. — Ах, как они щиплются, мошенники! Я и не знал, что у них такая большая печень!
— Браво! — восхитился Семакгюс. — Кажется, в нашем полку прибыло.
— Да, у них вытягивают черную ниточку. Для зегодняшнего вечера я купила на рынке польше пяти сотен, и бримерно треть опустила в кипяток прямо в панцире, чтобы украсить шейками плюдо. Остальных измельчила вместе с панцирем. Затем вывалила измельченных раков на зковородку, добавила масла, лучку и бриправок и хорошенько обжарила до красноватого цвета. Потом щедро развела молоком, прокипятила и бротерла смесь через тряпочку. Затем как зледует взбила пять десятков яиц, звеженьких, только что из-под курочки, и допавила в молоко, чтобы оно загустело. Затем взяла кузочек муслина.
— Ох, ну и работка! — воскликнул Бурдо.
— Не торобитесь, торобыги! Полученную смесь зафернула в муслин и подвесила зтекать, чтобы она отдала всю жидкость. Затем выложила смесь в кразивую фарфоровую босудину и выставила
За столом раздались восторженные возгласы.
— Хотелось бы узнать, — робко начал Ноблекур, стараясь не встречаться глазами с суровым взглядом Марион, — могу ли я надеяться отведать это чудо?
— Гм! — хмыкнул Семакгюс. — Повод действительно заслуживающий. Я склонен разрешить, однако в меру, и при условии не покушаться на тот нектар с виноградников Рейна, что, как я вижу, Пуатвен достает из ведерка со льдом. Крошечку раковой печенки и капельку соуса.
— Видите, как он со мной обращается! Прекратите скаредничать, словно нотариус. Капельку, говорите? Посмотрите, какая стоит жара! Дождь из капелек. И ливень рейнского, чтобы справиться с засухой.
— Сударь прав, — промолвила Катрина, — у нас обычно говорили:
Съевши салату, Не дал врачу дуката, А яичко скушавши, Не дал огрести Еще парочки.— Вот прекрасная дерзкая поговорка, бросающая вызов нашим медикам из Сорбонны. Подумайте только, когда дело дойдет до пятидесяти, я разорен!
— А я, — начал Николя, — воскреснув, чувствую себя на седьмом небе от счастья. Аромат этого нежного и одновременно плотного суфле щекочет мне ноздри. Раковые шейки под мягким масляным соусом — какое наслаждение! А хлеб с хрустящей корочкой, облекающей свежайшую мякоть!..
— Я словно слышу Гримо де ла Реньера, когда он рассказывает про паштет из свиной головы. О, сколь сладостны речи обоих этих Лукуллов! — с неподражаемой улыбкой воскликнул Лаборд.
— Вспомните, откуда я вернулся и где я сейчас. На борту «Сент-Эспри» я довольствовался кусочком солонины и парой сухарей, да и то лишь благодаря щедротам принца.
— Отчего же вы не взяли с собой запас пеммикана по примеру нашего друга Наганды?
— Или же большую коробку айвового мармелада, — добавил Луи. — Он просто спас меня в коллеже в Жюйи. Господин де Ноблекур следил, чтобы у меня его всегда было вдоволь.
— Ах, что за милое дитя, он все еще помнит об этом! Посмотрите на вашего отца. Впрочем, он вас не слушает, ибо занят поглощением пищи.
— А вот и нет! Я пью ваши слова, являющиеся лучшей приправой сегодняшних изысканных блюд. Они словно партия скрипки из королевского оркестра, что услаждает слух короля во время обеда.
— Посмотрите на этого льстеца! А вы, Лаборд, как продвигается ваш труд?
— Это всего лишь скромный очерк по истории музыки.
— Оцените определение «скромный», — вставил Семакгюс. — Всеобъемлющая история высокого искусства в двух томах in-quarto!