Версальский утопленник

Паро Жан-Франсуа

Она говорила монотонно, глядя в одну точку.

— Великой постановки?

— Его оперы. Он хотел, чтобы в ней появлялись призраки в светящихся масках.

— А водонос?

— Он служил мне прикрытием. Винченцо прятался в моей комнате. А малыш Жак — ничтожество, он верил каждому моему слову.

— Но вы же были его любовницей? Что по этому поводу говорил Винченцо Бальбо?

— О, у него была великая душа! Он не обращал внимания на такие мелочи. Временные сложности…

И она снова зарыдала.

— Сударыня, вы знаете человека по имени Ламор?

— Нет.

— Вы причастны к убийству вашего мужа, инспектора Ренара?

—

Я всегда помогала ему в делах, но я не любила его, хотя и не настолько, чтобы желать его смерти. Впрочем, сударь, вы сами сообщили мне, что он убит.

Обернувшись к Семакгюсу, Николя увидел, как тот знаком просит у него разрешения поговорить с узницей.

— Сударыня, — с задумчивым видом начал он тихо, — меня смущает одна мелочь. Вы утверждаете, что были любовницей Винченцо Бальбо, и нашему удивлению нет границ. Ведь речь идет о кастрате, человеке, которого суетная молва издавна осыпает насмешками.

Оскорбленная, она гордо вскинула голову.

— Он любил меня, сударь, и та мелочь, о коей вы столь бесцеремонно мне напоминаете, нисколько не мешала ему доставлять женщине удовольствие, на которое она вправе рассчитывать, и которого она никогда не получала от собственного супруга. О, мой Винченцо! Такой нежный, такой внимательный, такой пылкий.

И она застонала, раскачивая головой в разные стороны.

— Боюсь, — прошептал Семакгюс, — мы больше от нее ничего не добьемся.

— Должен ли я сказать, что обманул ее? — еще тише спросил Николя.

— Нет, теперь я так не думаю. Не нужно. Только прикажите глаз с нее не спускать. Преступника рано или поздно возьмут, живым или мертвым. Но даже если его возьмут живым, его все равно отправят на виселицу.

Обдумывая показания госпожи Ренар, они покинул Шатле. Садясь в карету, Николя почувствовал, как кто-то тянет его за рукав. Это был Сортирнос, устроившийся возле крепостной стены со своими ведрами и павильоном уединения.

— Николя, меня не хотели впускать, — печальным тоном произнес он. — У меня для тебя записка: ее передали по цепочке и еще сказали, что тебе надо срочно возвращаться в Версаль.

— Спасибо! — произнес Николя, давая Сортирносу монету. — Вот видите, Гийом, я предчувствовал — что-то непременно случится, и весьма серьезное. Хотя я не вижу ничего, сулящего утешение.

Напрасно Семакгюс старался отвлечь друга от мрачных мыслей. Перед взором Николя проходили картины одна мрачней другой. У ворот Конферанс образовался затор. Николя был настолько возбужден, что, выпрыгнув из кареты, выхватил у оторопевшего кучера кнут и, несмотря на громкие протесты, принялся расчищать путь, хлеща лошадей в стоящих впереди упряжках. Впервые видя его в таком исступлении, Семакгюс не стал ничего говорить, понимая, что слова вряд ли помогут другу. Николя не мог себе простить, что не взял Резвушку, которая, помчавшись галопом, в два счета доставила бы его в Версаль. Внезапно сообразив, что его поведение является исключительно невежливым по отношению к Семакгюсу, он подскочил к нему и сжал его руку; ответным рукопожатием тот дал ему понять, что он на него не в обиде. Вскоре показался лес Шавий, за ним лес Фос-Репоз и — посреди парка — особняк д’Арране. Сердце Николя забилось так часто, что ему стало трудно дышать. На ходу спрыгнув на землю, он побежал к дому. Когда он подбежал к двери, та внезапно распахнулась, и в проеме возник хрупкий силуэт его возлюбленной. От волнения ноги

его подкосились, и когда Эме подбежала к нему, он, не вставая с колен, прижал ее к себе и зарылся лицом в ее длинные волосы, заструившиеся по его плечам. Страстно сжимая в объятиях любимую женщину, которую он уже не надеялся увидеть, он зарыдал, и стоявший рядом Семакгюс смущенно отвернулся. Наконец, выпустив Эме из рук, он оглядел ее: несмотря на грязное платье и заострившиеся черты лица, Эме улыбалась. Внезапно он увидел, как к ним приближается знакомая фигура. Не веря своим глазам, он резким движением отодвинул Эме за спину и, выхватив шпагу, двинулся вперед. Холодная ярость затопляла его, выплескивалась через край. В последнюю минуту разум, остатки коего еще не успела поглотить жажда мести, напомнил ему, что не пристало нападать на безоружного. Остановившись, он с удивлением услышал крик Эме:

— Николя! Что вы делаете! Этот человек спас меня!

— Спас?! Каким образом? Этот человек? Ничего не понимаю.

Смущенно улыбаясь, незнакомец приветствовал Николя.

— Что вы здесь делаете, Винченцо Бальбо? — в новом порыве ярости закричал Николя.

— Тише, Николя, успокойтесь! — дружески произнес голос в глубине коридора. — Не станете же вы убивать безоружного под моей крышей, особенно когда этот безоружный является спасителем нашей Эме?

На пороге в сопровождении сияющего Триборта появился адмирал д’Арране.

— Я совершенно разбит: чтобы добраться до Версаля, я, как какой-нибудь мальчишка-лейтенант, мчался верхом от подставы до подставы! И, черт побери, не поручусь, что я ни разу не задремал в седле! Но мне повезло: лошади прекрасно знали дорогу! Я прибыл едва живой, но тотчас воскрес, ибо сей господин привел нам Эме. А чтобы рассеять всяческие недоразумения, знайте, Николя, что спаситель наш — не Винченцо Бальбо, о дурных делах которого мне успели поведать, а его брат-близнец Томмазо Бальбо.

Стремительно забросив шпагу в ножны, Николя устремился к незнакомцу и сжал его в объятиях.

Затем, отступив, он с изумлением уставился на абсолютного двойника певчего, встреченного им у Барбекано. Братья отличались только выражением глаз: Винченцо глядел на мир горделиво, Томмазо — кротко и доброжелательно. Впрочем, и сам он выглядел робким и застенчивым, особенно по сравнению со своим взрывным братом. Высокого роста, он отличался полнотой, которую Винченцо начал приобретать лишь несколько месяцев назад.

Взглянув на часы, адмирал пригласил всех пройти в гостиную.

— Время торопит. Сейчас быстро расскажем, как все произошло, и едем в Версаль… Господин де Сартин ждет подробного отчета…

— Сударь, я не хотел бы прерывать вас, однако в деле, которое я расследую, насчитывается три убийства и одна попытка похищения. Я знаю виновного, так что пора действовать.

— Увы, сударь, — подал голос Томмазо Бальбо, — мой брат мертв.

— Полагаю, сударь, надо начать рассказ с похищения мадемуазель д’Арране.

— Я собиралась вернуться домой, — бесцветным голосом начала Эме, — как вдруг меня кто-то схватил и потащил через кустарник к лесной тропинке. Мне заткнули рот, связали и, перекинув через седло, повезли; по дороге я потеряла сознание. Очнулась я в темном погребе, наполненном едким дымом. Когда я начала задыхаться, появился этот господин, развязал меня и вывел наружу. Мы долго блуждали по лесу, но наконец группа людей, посланная Бурдо, вышла на нас возле крошечной деревеньки…