Вершалинский рай
Шрифт:
— Или денег соберу, сколько назначишь! Ты же любишь их, дед, а?! Говорят, и по гумнам прячешь, и в лесочке у церкви закапываешь…
— …
— Сколько тебе? Горшок? Кастрюлю?.. Соберу, ей-богу, только отпусти ее! — болтал легкий на язык соломенный вдовец. — А то раскопаю клад Полторака!.. Я знаю точно, где искать его!
Альяш молчал — то ли из-за упрямства, то ли потому, что уже не представлял себе жизни без Тэкли.
— Зачем тебе, старику, молодая? — теснил его к забору Юзик, закипая. — И слушай: если ты по правде в бога веришь, то он тебя
Молчание Альяша поощряло Юзика, а выпитая водка придавала уверенности. Он решил, что старик полностью в его руках.
— Да ведь ты сам ни в бога, ни в черта не веришь, только глупых баб обманываешь!
И, схватив пророка за бороду, стал дергать ее.
— Ну, признайся: ведь не веришь?!. Говори, дед, нас никто не услышит!
— Пусти-и, бандит! — простонал наконец пророк.
Он уперся спиной в забор, оторвал Юзикову руку, отпихнул его коленом и взвизгнул:
— Иди отсюда, цацалист!
— А-а, по-хорошему, значит, не хочешь?!
Подмять под себя хлипкого старика и положить его в лужу не составило Юзику большого труда. Но дальше дело обернулось по-иному. Лежа в грязи, Альяш торопливо выхватил из-за голенища килограммовый ключ от церкви и оглушил им соперника. Юзик упал.
Встав на ноги и увидев неподвижное тело, Альяш вспомнил пережитый страх и пришел в ярость. Пророк выхватил еловый чурбан из поленницы у забора и долго бил им Юзика по голове. Отбросив чурбан, он постоял, тяжело дыша, и медленно побрел домой. На полдороге остановился и повернул обратно.
Оказалось, что Юзик еще дышит. Из груди его вырывался хрип, словно накачивали кузнечный мех.
С усилием подняв обмякшее тело Юзика, Климович оттащил его к церковке и свалил в яму, откуда бабы брали святой песок, и старательно закопал трясущимися руками. Отдышавшись, Альяш прислушался. Везде было тихо. В селе изредка взлаивали собаки…
Он ополоснул в луже руки, вымыл ключ, сунул его за голенище и побрел домой, где его ждала встревоженная Тэкля.
— А чего он лез? — плаксиво, будто оправдываясь перед Тэклей, глухим голосом буркнул пророк.
Тэклю охватило дурное предчувствие.
— Не-ет! Только не э-это!.. Не может быть, Илья Лаврентьевич! — в ужасе прошептала женщина.
От ее голоса старик озверел и заметался по комнате.
— А-а, жалеешь?!. То иди и поцелуй его!.. В яме он там, червей кормит!.. Из-за тебя, сука, такой грех взял на душу! Убью, паскуда! На колени!.. Дьявол послал тебя на мою голову, нечистый попутал!.. Но я господу еще нужен, раз он меня защитил!
Старик вдруг обессиленно упал на лавку и заплакал.
АРЕСТ ПРОРОКА
Ночью грибовщинские Бобики и Рексы, не признававшие святых мест, откопали труп. Утром люди увидели убитого и в страхе побежали к солтысу. Степан Курза без седла верхом помчался в гмину.
К обеду приехали из Соколки следователи, а из Кринок на велосипедах прикатила полиция. Чиновники сразу
Вскоре нашлась тетка, у которой выпивал Юзик, хвалившийся по волоску выщипать бороду у пророка. «Святые девицы» рассказывали следователю о ссоре Тэкли с мужем. А часа через два по приезде следователи нашли и свидетелей убийства — пророк долго не мог справиться с молодым телом и, пока волок в яму, провозился с ним, люди его видели.
Под вечер Альяша арестовали и привели к солтысу. Комендант постерунка, сам пан Клеманский, поднес к рукам старика никелированные наручники, с профессиональным шиком щелкнул ими и, растянув в улыбке розовощекое лицо, развязно объявил пророку.
— У меня уши краснели, когда я глядел на твое мракобесье! Но ты, старая псина, для меня был недосягаем!.. Теперь видишь? И медведю кольцо в губу вдевают! Прощайся! Низко поклонись всем в последний раз, проси прощения, потому что идешь туда, откуда сюда больше не вернешься. Похоронят за казенный счет под номером на тюремном кладбище!
Старик понуро молчал, переступая с ноги на ногу. На сером сморщенном лбу блестели капельки пота.
А к дому солтыса, будто после землетрясения, сбегались взволнованные люди. У забора Курзы стояли две повозки. Люди еще не свыклись с тем, что случилось, все было для них как во сне. Не веря своим глазам, они онемело смотрели, как полицейские усаживают в переднюю повозку закованного в цепи Климовича, а подле него с обеих сторон устраиваются штатские чиновники из Соколки с торчащими из карманов рукоятками наганов. Все случилось так неожиданно, что люди еще не знали, жалеть им человека или негодовать на него.
Вдалеке от всех стояла оцепеневшая Тэкля.
— Несут! — с ужасом прокатилось по толпе.
Стараясь шагать в ногу и не ступать в лужи, четыре грибовщинских мужика несли на конской попоне тело. Тусклые глаза убитого неподвижно смотрели в небо. Мертвый оскал молодых зубов застыл в страшной улыбке, словно Юзик перед смертью увидел нечто веселое да с тем и уснул навеки.
Носильщиков сопровождали полицейские — четыре породистых поляка из Мазовша. Молодые интеллигентные мужчины были выбриты до синевы, на околышах фуражек с высокой тульей чистым серебром белели номера и орлы, сияла металлическая окантовка козырьков. Подчиненных ожидал комендант постерунка.
Мужики поднесли наконец тело к повозке. Лошади постригли ушами, похрапели и настороженно замерли.
— Кидай на подводу! Р-раз!.. — скомандовал солтыс.
Окостеневшее тело глухо стукнулось о доски. Только теперь всхлипнули бабы. Один-другой мальчишка, влекомый каким-то магнитом, торопливо подходил ближе, пристально всматривался Юзику в лицо, будто искал чего-то в нем, затем испуганно нырял в толпу.
— Подложи сена под голову, Банадик, а то свисает! — прикрывая тело попоной, деловито бросил соседу Авхимюков Володька.