Вершина холма
Шрифт:
Наградой за примерное поведение служили концерты симфонической музыки, походы в зоопарк. Майклу подарили проигрыватель и разрешили слушать пластинки с классикой, которые были у матери. Ему накупили прекрасных альбомов с цветными репродукциями картин, знакомых мальчику по музеям Франции и Италии. Только спустя много лет он избавился от ненависти к искусству.
Заботясь о его физическом развитии, мать пригласила женщину – тренера по теннису, поскольку круг его потенциальных партнеров в этом виде спорта устраивал ее больше, чем если бы он играл в футбол или бейсбол. Трижды в неделю Майкл
В доме не было телевизора – передачи могли оказать на мальчика пагубное влияние, а единственный радиоприемник находился в комнате матери, куда он не смел входить без разрешения.
Зимы в Сиракьюсе, где они жили, были морозные, ветреные, и мать заставляла его носить теплое, взрослого покроя пальто и меховую ушанку. Излюбленной забавой школьников было сорвать с Майкла шапку и наблюдать, как он, задыхаясь, бегал и пытался ее перехватить. Когда звенел звонок на урок, последний мальчик швырял ушанку за проволочную ограду, и Майклу приходилось тащиться за ворота, чтобы подобрать ее. Из-за этого он опаздывал на построение, и учитель, который выходил во двор после звонка, делал ему замечание.
Тогда Майкл еще не знал, что подобные унижения и жестокая травля во все века выпадали на долю будущих поэтов и героев и формировали их души. Ему оставалось только терпеть и ждать, когда умрет мать.
Переломный момент в его школьной жизни настал, когда во время привычной игры, как раз перед звонком, шапка оказалась в руках у Джозефа Линга, мальчишки одинакового с Майклом роста. Линг не стал, как раньше, бросать шапку за ограду, а сказал:
– Хочешь получить шапку – дерись.
Мальчишки окружили их и внезапно притихли. В списке предосудительных поступков, составленном матерью Майкла, участие в драке стояло на первом месте, перед онанизмом. У Линга было маленькое смешливое курносое лицо обезьянки, будто его родителям не хватило генетического материала на полноценный нос или глаза, и Майкла распирало желание вмазать ему как следует. Но предупреждение матери: «Твой отец погиб в драке, всегда помни об этом», – слишком крепко сидело у него в мозгу и сковывало его. Он стоял, не произнося ни слова, а вокруг звенела тишина.
Линг с презрением бросил красивую меховую шапку под ноги и втоптал ее в грязный снег.
Раздался звонок. Майкл молча поднял шапку, надел и стал в строй. По дороге в класс он принял решение покончить с собой и оставшуюся часть дня обдумывал различные доступные ему способы самоубийства. Позже, спустя много лет, этот случай не раз снился ему, и он всегда просыпался в холодном поту.
На следующий день игра продолжилась. Только теперь его и вовсе не считали за человека. Ему ставили подножки, и он падал под крики насмешников: «Маменькин сынок! Маменькин сынок!» Наконец Линг, как и день назад, схватил шапку, остановился и сказал:
– Хочешь получить шапку – дерись.
Майкл
Когда наконец мальчишек растащили, их лица были в крови, шапка скомкана, пальто Майкла перепачкано и разорвано у плеча.
– Сам напросился, – сказал Майкл и обозвал Линга нецензурным словом. Он не помнил, где подцепил это словцо, никогда прежде им не пользовался и не вникал в его смысл, но сейчас получил огромное удовлетворение и еще раз громко повторил ругательство. Оно звучало как божественная музыка, и Майкл стоял как зачарованный, не обращая внимания на учителя, который говорил:
– Хватит, Сторз, хватит. Ты и так уже весь в крови.
– А пошли-ка вы, мистер Фолсом… – в состоянии крайнего волнения сказал Майкл.
– Твоя мать узнает об этом, – пообещал Фолсом.
Учитель был тридцатипятилетним холостяком и время от времени пытался флиртовать с матерью Майкла, когда она привозила сына.
– Ну и пусть, – сказал Майкл. Силы внезапно покинули его.
– А пока встань в строй.
Майкл не стал надевать шапку и кинул ее за забор. Он не стряхнул грязь с пальто ни по дороге в класс, ни после уроков, идя к воротам, за которыми возле машины его ждала мать.
Увидев Майкла, она заплакала.
– Нашла из-за чего реветь, – сказал Майкл.
– Садись в машину, – всхлипнула она.
– Пешком пойду.
С непокрытой головой, с засохшей на лице кровью, он уверенно зашагал прочь, размахивая портфелем.
Больше он не ходил в эту школу, хотя она была расположена недалеко от дома и считалась лучшей в городе. Мать отдала его в частное учебное заведение в ста милях от Сиракьюса, где, по словам матери, из мальчиков делали джентльменов, а драться запрещалось. Он молча стерпел все, даже беседу с директором, которому мать заявила, что ее сын не должен участвовать в командных играх, что его следует наказывать за сквернословие и выпускать за пределы школьного двора только с ней или другими родственниками.
После той драки он говорил ей только «Да, мама» и «Нет, мама», ничего не сказал он и тогда, когда мать, осмотрев его комнату, на прощание поцеловала сына. Она уехала, и Майкл улыбнулся. Теперь он знал, что умирать ей нет необходимости. Спасение стало возможным.
В новой школе друзей у него было не больше, чем в старой, но в этом маленьком тихом заведении, где на десять учеников приходился один учитель, поддерживалась строгая дисциплина, здесь не допускались драки и грубые выходки. Если ученик прилично учился и не нарушал установленные правила поведения, его никто ничем не донимал.