Вертоград Златословный

Ранчин Андрей Михайлович

* * *

Лети, голубь сирый, покинув ковчег двух сведенных ладоней Последнюю землю, скиталец пернатый, отныне бездомный! Сквозь сито дождя, острый свет и бесформенный воздух, Спеленутый снегом. Лишь ангелов льдистые гнезда Висят в пустоте, что невеждами прозвана твердью, И их голубые лампады качает космический ветер. Лети, под тобою моря, но нет якоря веры и ветки, Лишь перистый пепел тумана. На небе нет метки, И не было карты у Ноя. И не было более места — Ни мокрого и ни сухого, ни жердочки и ни насеста. Теперь ты один навсегда. Мир исчезнул и кануло время. О том, что ты жив, говорит лишь сердечка прерывистый трепет. Быть может, бескрылые птицы, в воде уцелели лишь рыбы. Но эти немые созданья ответить тебе не смогли бы. Лети, мой воздушный кораблик, мой зяблик, комочек бесцветный! Последний мой стон и мой вздох, голос блеклый и бедный… Ни пуха тебе ни пера, ни крупы и ни теплого хлеба. Ты был — и ты есть — тебя нет — ты не будешь и не был. 1999 Протопоп Аввакум Заскуют кузнечики молоточками, И земля разверзнется матушка. И придет на суд Аввакумушка, Чтоб судить царя со злым Никоном. Запалится огнь бурнопламенный, Закричит тут царь со злым Никоном. Будет царь тогда в муке корчиться, Лопнет

брюхо тут патриархово, И закаплет жир на сыру-землю: лыбнется тут Аввакумушка, Кротко и безгневно осклабится. 1998 Молитва Сергия Радонежского В глухом лесу, затерянном от солнца, Молился он и, слезно призывая, Спасителя и Мать Его, молил Их. Стояла кровь в следе копыта конском, Тянуло гарью с пепелищ залесских, И над землей стоял уже умолкший Крик обесчещенных, израненных, избитых. И мысленным проникновенным взором Он видел праведных дворы над черным И под лазоревым небесным сводом. Они так далеко были отсюда, Что если б встать всем лучникам татарским На расстоянии стрелы полета Один перед другим, из них последний Не ближе б был к селеньям тем, чем первый. Там пахнет фимиамом хлеб несжатый. И мед на дне колодца. Посредине есть ток, На коем веет Спас людские души, Уносит ветер их грехи, как сор. Несчетно чистых зерен там. Иные — Что чище чистых — в птиц превращены И на смоковницах сидят тенистых. И льется пенье их над тем селеньем. И мысленным проникновенным взором Он глянул вниз — и там все было чёрно, Черней крыла вороньего ночного. И слабо доносился крик оттуда. Он видел кровь в следе копыта конском, И горький пепел из селений грешных Порою долетал сюда и падал, Кружась, на домы праведных спасенных… 1998 Анна Кашинская У кромки воды она снова стоит онемело. А вверх по реке поднимается гроб. Так, как прежде… Вновь мгла изливается в сердце, и боль ломит тело, И точит сухая слеза изможденные вежды. Есть стороны света и времени года четыре, И на четырех мир замешан стихиях скудельный. Четырежды мертвых опустят в могильные дыры: Два сына и муж. Внук его. И над Тверью над пленной Над Волгой замерзшею билась отсталая чайка, — Найти не могла ни живой, ни умершей водицы. И сдавленный воздух татарская била нагайка. И солнечный луч от беды под землей схоронился. Покроет их каменный свод с четырьмя парусами, И ангел изронит перо, и орел заклекочет, И лев со быком к их тепло припадут изголовью. Вода пахнет горем. И выплакан досиня воздух. Затоптан огонь, и земля корчит рот свой от раны. Забвенье, затьмачье, засмертие зачеловечье. Загонишь за Адежь — уронишь — потом не воротишь. Ни мыслию быстрой, ни косноязычною речью… тоять, как свеча, изгорая душою и плотью. О том, что познала, не скажет испуганный Кашин, Ни инок Фома, ни московский писец и ни басма. А с неба — не белая манна, а черная сажа: Пришла Калита. — Отворяй ворота. Будут казни. И было в судьбе ее только четыре потери. И только тщета — словно солью поили морского. А в детстве хранитель ее сплел венок ей из терний. Чтоб стала спустя много лет после смерти святою. 1998 Афанасий Никитин Написах я грешное мое хожение за три моря: первое море — Хвалисское, второе — Индейское, третье — Черное… …Чужие на небе звезды, и вода в кувшине, и лепешки, пропахшие дымом печным. И не вем, нынче пост или праздник. Ведь вышедший в тверь не войдет никогда в ту же реку. И зная, где он, странник слышит не звон колокольный, а пенье стрелы по-татарски, индейски, персидски. Пройдя через волглую мглу и железны ворота, забудь свое имя и веру, оставь свою жизнь, не хвались, что вернешься обратно. Недобры раджи на Руси, и бояре индейстии люты. Алла-иль алла, олоур, Боже правый, великий, единый, пророки его Илия, Моисей и Мухаммед. Коснеет в гортани язык, и перо разрывает бумагу. Аз есмь небогат, аз есмь гол человек, будто сокол, и персть возвращается к персти, ко Богу, его же забыл. Иль-алла, олоур, аналаур. За Черное море мой путь в город смол и молений. Индейская птица Гугук прилетает на русские избы, садится на кровлю, огонь изрыгает из клюва, и смерть посещает тот дом… 1999 Повесть о бражнике Когда умер бражник, встал с постели И пошел дорогою Эдемской. Перед ним стоят врата до неба Из синклита — вечного металла. Заперты Эдемские ворота Балкой стопудовой неподъемной. Стережет врата небесна стража, Ангелы с мечами огневыми. И возговорил-восплакал бражник: «Пропусти меня, апостол Павле!» Стал толкаться в створы, причитая: «Пропусти меня, убога-сира». Не отверзлись райские ворота, Только голос раздался громовый: «Жил ты грешно, пил ты беспробудно, Посему ты недостоин Рая!» Прочь побрел от Рая горький бражник, На ногах нетвердых, нетверезых. Вот дошел он до пределов адских. Перед ним стоят врата до неба Из синклита — вечного металла. Затворёны адские ворота Хитрыми немецкими замками. Стережет врата бесовска стража: Черти с огневидными мечами. И возговорил-восплакал бражник: «Пропусти меня, о Люцифере!» Стал толкаться в створы, причитая: «Пропусти меня, убога-сира». Не отверзлись адские ворота, Только голос раздался громовый: «Жил ты свято, поднимая чашу, Всяк раз Господу творил молитву». Прочь от адских врат поплелся бражник На ногах нетвердых-нетверезых. Вот домой приходит мертвый бражник: Заросло крыльцо травой-полынью, Паутина заткала оконца, На постели — его смрадно тело, А в углу — расколотая чаша. 2002 Стих о Фоме и Ереме Ерема был крив, а Фома с бельмом. Ерема Фому взял и выгнал в дом. Фома воротился, сказал «сейчас» И выбил Ереме свой собственный глаз. Ерема был слеп, а Фома незряч. Ерема Фомой начинил калач. Он съел свое мясо, добавки прося. Но тот ответил, что больше нельзя. Ерема бесплотен, Фома бестелес. Отправились вместе на поле чудес. Ерема Фому запахал бороной. Фома же Ерему разрезал сохой. Наутро на месте том вырос овес. Они хохотали без смеха и слез. Отправился вместе Ерема на пруд. Фома же отнюдь взял осиновый прут. Уселись и стали ловить сонных мух [пескарей]. Ерема Фоме навалял оплеух […лей]. Фома разложил их по весу и вкусу. Ерему обул и отправил к Исусу. Дорога далека, неблизкий путь был. Со скуки Ерема Фому удавил. Фома удивился, спасибо сказал, И тело Еремы из петельки снял. Летела по небу

блоха на собаке И громко брехала правдивые враки. 1999

* * *

На болони беша дебрь Кисаню, И не сошлю к синему я морю. Игорь вой ведет к Тмутороканю, Гориславич убудил лжей горе. Или так споем, Боян речистый: Славы звон поля туманом застит. Игорь спит. Стазби летят со свистом. На Немиге целый день ненастье. На Немиге фает черный ворон. Не Немиге бьют цепами души. На Немиге морок землю орет. На Немиге… Что ж ты спишь, послушай!.. Игорь княже, Хоре с тобой, не слушай! Ярославнин плач тебе не снится. Скоро свист зверин поднимет Пушкин. Тот, который мусин, — юркнет мысью. Время нынче бусово, Святславич! Может быть, и не было похода. Ехал в гости к кончаку товарищ, А попал ко гзакову народу. Съели солнце злые волкодлаки. Улетел всеслав на синей туче. Сочинил Боян про деда враки. Сочиним и мы еще покруче. Бьется Див на древе, как в припадке, Мономах заткнул от страха уши. Игорь мертвый спит себе в палатке, За рекой овлур портянки сушит. Гоголь-гоголь, кто тебя придумал, Редкой утке переплыть каялу! На дворе реве та стоне стугна. Игорь спит в хиновском одеяле. На болони беша дебрь молчала. И несоша шлюх к синему морю. На забрале треплется мочало. Буря жирной мглою небо кроет. 2005 Скоморошина Шерешир-да-шерешир, да-шерешир-резана. Полюбила Кончаковна да и вышла замуж. 2005

Апокриф

Как прошла по городу по Мурому Весть, что появилась зм ея лютая, Из Мещерских из болот вылазила, Да пошла во стольный град прямехонько. А идет-то змея — вся земля дрожит, С куполов кресты наземь падают. Прибежали муромчане на княжой на двор, Возопили со испугу дурным голосом: «Ты спаси нас, князь Петро-Февроние, От проклятой змеи супротивныей! А не то пожрет нас змея лютая, Запустеет Муром-град до скончанья лет!» Отвечал им князь Петр-да-Феврония: «Вы не бойтесь, люди православные, Буду змею бить я боем смертныим, Защищу народу я крещеную!» Как выходит Петр-Февронья за вороты-от. Видит: змей стоит главой до небеси, Из ноздрей пущает пламя синее, Пахнет сильно и зело премерзостно. Как схватил князь Петр тут меч Агриков-от, Только князь-Февронья ему молвила: «Не бери ты меч Агриков-острыий, Ты сымай с себя кушак свой княжеский, Да вяжи ты змее шею поясом!» Да ответил ей князь Петр с сумнением: «Тот кушак порты мне держит накрепко, Если я сыму мой пояс княжеский, Упадут штанцы — сором мне, женушка!» «Ты не бойся, свет, супруг мой ласковый», — Отвечала ему свет-Феврония, — «Те штаны твои заговорила я, И без пояса они удержатся». И тогда схватил Петр алый свой кушак, Подошел ко змее он чешуйчатой, Он к разлапистой да смраднодышащей. Он вязал ей шею своим поясом, Покорилась ему змея лютая, Посрамил он козни злого дьявола. Как возговорит тогда Феврония, Словно трубонька зарею утренней: «Мы пойдем с тобою, княже Петр, ко Киеву: Пусть послужит змея делу Божьему! Люди в Киеве-то все живут язычники, Православной вере не обучены». Взяли Петр-Февронья змею з апояс, Повели ко городу ко Киеву, Через реки быстрые-глубокие, Чрез леса-чащобы непроезжие, Чрез поля широкие да чистые. А во Киеве идет-от пированьице: Горожане чтут богов рогатыих, Нечестивых богов-от языческих. Только слышат вдруг они: за воротами Гром гремит, и земля потрясается. Поглядели из-за тына киевляне-от: Там стоит на задних лапах змея лютая, Рядом с ней стоит чета супружеска Во одеждах княжеских узорчатых. Воскричал тут князь-от Петр Он громким голосом: «Вы креститесь, люди злы-язычники, А не то я змею-от спущу на вас!» Змея лютая пыхнула синим пламенем, А Феврония ни слова не промолвила. Испужалися тут киевляне оченно, Пали на колени с сокрушением, Приняли святое все крещение. И пошли тут в Муром град Петр с Февронией, Через реки быстрые-глубокие, Чрез леса-чащобы непроезжие, Чрез поля широкие да чистые. А что сталося со змеей, змеей лютоей, То молва людская не упомнила: Говорят одни, быдто хитрая Уползла в болото к Неве-реке, Во чухонские хляби погибельны, Ростом-возрастом там она уменьшилась, На Гром-камне, гадюка, поселилася. А иные глаголют противное: Закляла-де змею лютую Феврония Приползти в Москов на Поклон-гору. На Поклон-горе сам Георгий-свят Бил-колол он змею в шею толстую, В колбасу порубил подколодную. 2005

Сие сочинение о Петре и Февронии, облеченное пародически в форму народного духовного стиха, и вправду имеет происхождение почти изустное. Таковым образом был (однако же прозою) пересказан сюжет древнерусской Повести о житии Петра и Февронии одной студиозкой на экзаменации, до древнерусской словесности относящейся. Ответ был со изумлением выслушан моею аспиранткой и после экзаменации мне поведан. Смехотворные опасения Петра о портах своих, равно как и гадания о судьбе злополучной змеи после крещения Киева принадлежат, впрочем, всецело моему несдержанному воображению.

Песня молодца Говорили мне отец со матерью: Не веди жизнь злую-беспутную, Не водись с людьми нехорошими, Не ищи ты счастья беспечного, — Не то Горе с тобою спознается. Как вели меня друг-приятели На почестей пир да на свадебку. С молодою женой повенчали нас: Вместо свеч горели змеи лютые, В синем пламени извивалися, А священник был в ризах смертныих, Да с одной ногой, друга птичая, И дьячок читал не по-нашенски, Бусурманской речью с книг неправильных. Целовал я тогда молоду жену: Поцелуи ее — что трава полынь, Прожгли губы мне, сердце выпили. Говорит мне она воздыхаючи: — А я Горе, твое, Горе лютое. Не избыть тебе меня до смерти. Усмехнулся на эту речь бабскую, Начал рвать с себя золото кольцо: Ан не ревется оно, не шелбхнется. Брал тогда я топор с острым лезвием, Отмахнул себе палец венчанный, Тем кольцом золотым изувеченный. Только бил-калечил себя по-напрасному: Палец тот отрос к утру да по-прежнему: А на нем блестит кольцо брачное. И вскричал я тогда, словно Смерть пришла, И бежал в поля-луга-степь широкую. Я пророс травой-чернобыльником, В небеса взвился быстрым соколом, В омуты ушел склизкой рыбою. Только Горе меня не оставило: Подкосило траву косой острою, С тугим свистом меня валило на землю. Прострелило мне крылья стрелой меткою, Ясен сокол пал комком на землю. Паутиною-мрежей опутало, Из глубин речных меня исторгнуло, Рыба пала слюдою на землю, Только рот кричал Речь неслышную… 2005