Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
— Ничего! — отвечал Биджас, вдруг остановившись. — Вот тебе простой ответ на несложный вопрос.
— Или ты метишь в Алию, — спросил Хейт, — не так ли?
— Во Вселенной повсюду ее зовут Хоут, Чудовищной Рыбой. Но почему это я ощущаю, как вскипает твоя кровь, когда ты говоришь про нее?
— Так значит, они зовут ее Хоут… — протянул гхола, пытаясь что-нибудь прочесть в чертах лица Биджаса. Странными были речи карлика.
— Она шлюха-девственница, — продолжал Биджас, — она остроумна, вульгарна и понятна, несмотря на ужасающие глубины
— Итак, ты пришел держать речь против Алие, — проговорил Хейт.
— Против? — спросил карлик, опускаясь на подушку возле стены и ухмыляясь. Это сразу сделало его похожим на большеголовую ящерицу.
— Не-ет. Я пришел сюда, чтобы ее телесная красота завлекла меня в ловушку…
— Нападать на Алию — значит нападать и на ее брата, — отвечал Хейт.
— Это настолько очевидно, что можно даже и не заметить, — отвечал Биджас, — в сути своей Император и сестра его являются единой двойственной личностью, две половинки которой, женская и мужская, обращены спиной друг к другу.
— Подобные речи мы слыхали от фрименов глубокой Пустыни, — сердито сказал Хейт, — от тех самых, кто возобновил кровавые жертвоприношения Шаи-Хулуду. Почему ты повторяешь эту бессмыслицу?
— И ты смеешь говорить, что это бессмыслица? — возразил Биджас. — Ты, сразу человек и маска на лице человека? Ах-хх, естественно, откуда игральным костям знать, сколько очков на них выпало. Я забыл про это. А ты запутался вдвойне — ведь ты прислуживаешь этому двойному созданию. Чувства твои уводят прочь от истины, ум — лучший проводник. Воспользовался бы им!
— И ты проповедуешь тем, кто стережет тебя, эту ложь о Муад'Дибе? — негромким голосом спросил Хейт. Он чувствовал, что разум его опутан речами карлика.
— Это они сами проповедуют! — отвечал Биджас. — И молятся. А почему бы и нет? Все мы должны молиться. Разве мы живем не в тени, которую отбрасывает на нас это существо, ужаснее которого не порождала Вселенная?
— Ужаснее которого…
— Собственная мать не желает жить на одной планете с ними.
— Почему ты не говоришь прямо? — спросил Хейт. — Ты ведь знаешь, у нас есть разные способы хорошенько повыспросить тебя. Мы сумеем узнать ответ… только другим способом.
— Но я ответил тебе! Разве я не сказал уже, что миф этот реален? А я — разве я ветер, что несет смерть в своем брюхе?.. Нет! Я — это слова! Но слова, подобные молнии, что бьет из песка в темное небо. Я сказал: задуем лампу! Настал день! А ты говоришь: дай мне фонарь, чтобы я не проглядел приход дня.
— Ты играешь со мной в опасные игры, — отвечал Хейт. — Или ты думаешь, что мне не понятны дзенсуннитские выверты? Ты за собой оставляешь отпечатки следов, словно птица на влажной глине.
Биджас хихикнул.
— Почему ты смеешься? — возмутился Хейт.
— Потому, что у меня есть зубы, а я хочу, чтобы их не было, — выдавил Биджас, смеясь. — Не будет зубов,
— Теперь я понял: твоя цель — это я, — отвечал. Хейт, — ты метишь в меня.
— И я попал в самое яблочко! — веселился Биджас. — Разве можно промазать в такую большую мишень? — Он кивнул, словно в подтверждение собственных слов. — А теперь я спою тебе, и он зажужжал под нос монотонную мелодию, с привизгом повторяя немногие такты и слова.
Хейт напрягся, странная боль пробежала волной по позвоночнику. Он глядел на лицо карлика, в его юные глаза на древнем лице. Казалось, что глаза эти словно повисли в центре паутинной сети морщин, белыми линиями разбегавшихся в стороны к впалым вискам. Какая огромная у него голова… И все прочие черты только окружали теперь пухлый рот, извергавший монотонный шум. Звук этот напомнил Хейту древние ритуалы, воспоминания не одного человека — народа, древние слова и обычаи, позабытый смысл мельком услышанного бормотания. Сейчас здесь вершилось нечто жизненно важное в кровавой игре идей на просторах времени.
В напев карлика вплетались символы, словно яркий свет били они из древней тьмы, освещая века существования человечества.
— Что ты делаешь со мной? — задыхаясь, выдавил Хейт.
— Просто играю на тебе, — отвечал Биджас, — ты и есть тот самый инструмент, на котором меня учили играть. Я назову тебе другие имена предателей из числа наибов. Вот Бикурос и Кахийт. Числится среди них и Джедида, который был секретарем у Корбы, и Абумоджандис, помощник Баннерджи… Не исключено, что один из них сейчас уже пронзает ножом твоего Муад'Диба.
Хейт только мотал головой из стороны в сторону. Говорить было слишком трудно.
— Мы с тобой как два брата, — произнес Биджас, прерывая свое жужжание. — В одном баке выросли, я был первым, ты — младший.
Металлические глаза Хейта вдруг словно ожгло внезапной болью. Все вокруг погрузилось в мерцающую красную дымку. Все ощущения отошли далеко, оставив только одну боль, и все вокруг виднелось как бы сквозь пелену, как через помутневшее от песка стекло. Все стало случайным, и только случай правил над бездушной материей. Даже собственная воля превратилась в нечто неопределенное. И она затаилась где-то внутри него, не дыша, не издавая ни звука, так что не сыщешь и с фонарем.
С ясностью, порожденной отчаянием, он прорвал эту дымку усилием воли. Все внимание его столбом огня било прямо под ноги Биджаса. И глаза его постигали суть карлика, слой за слоем: купленный интеллект, а под ним страхи, желания, стремления… и наконец, сердцевину: сущность, управляемую символами.
— Мы на поле боя, — сказал Биджас, — можешь говорить. Команда эта развязала его язык, и Хейт ответил:
— Ты не сможешь заставить меня убить Муад'Диба.
— Я слыхал, как Бене Гессерит говорят, что во Вселенной нет ничего прочного, ничего уравновешенного, ничего неизменного, но каждый день — а случается, и каждый час — несет перемены.