Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция

Герберт Фрэнк Патрик

— Дело в том, что Харконнены решили обмануть меня — чтобы я заподозрил твою мать. Они не знают, что я скорее усомнился бы в самом себе.

— Я тебя не понимаю, отец.

Лето опять посмотрел в окно. Белое солнце вошло в свой утренний квадрант. Молочный свет пронизал бурление пыльных облаков, расплескавшихся в слепых ущельях Барьерной Стены.

Медленно, понизив голос, стараясь сдерживать гнев, герцог рассказал Паулю о таинственной записке.

— С тем же основанием ты мог бы заподозрить и меня, — сказал Пауль.

—

Надо, чтобы они думали, будто добились своего, — сказал герцог. — Чтобы считали меня таким дураком. Все должно выглядеть достоверно. Даже твоя мать должна быть уверена, что все это — всерьез и по-настоящему.

— Но почему?

— Нельзя, чтобы реакция твоей матери была игрой, притворством. О, она способна на великолепную игру… но слишком многое поставлено на карту. Я надеюсь разоблачить предателя. Должно казаться, что я полностью обманут. Придется причинить ей эту боль, чтобы она не испытала худших страданий.

— Тогда почему ты рассказываешь это мне, отец? А вдруг я что-то нечаянно выдам?

— Они не станут следить в этом деле за тобой, — сказал герцог. — Ты сохранишь секрет. Ты должен. — Герцог отошел к окну и продолжал не оборачиваясь: — Я рассказываю это тебе для того, чтобы — если со мной что-нибудь случится — ты мог рассказать ей правду, что я никогда, ни на одно мгновение не сомневался в ней. Мне хотелось бы, чтобы она это узнала.

В словах отца он почувствовал мысли о смерти и быстро проговорил:

— С тобой ничего не случится, отец. Ты…

— Не надо, сын.

Пауль всматривался в отца, замечая утомление, сквозившее в наклоне головы, в линии плеч, в медлительности движений.

— Ты просто устал, отец.

— Я устал, — согласился герцог. — Я устал душой. Наверное, вырождение Великих Домов в конце концов поразило и меня. А ведь когда-то мы были такими сильными людьми!

Пауль, внезапно испугавшись, горячо возразил:

— Наш Дом не вырождается.

— Не вырождается?

Герцог повернулся лицом к сыну, показав темные круги под жесткими глазами, циничный изгиб губ.

— Мне следовало жениться на твоей матери, сделать ее герцогиней. Но… то, что официально я не женат, дает надежду на союз со мной некоторым Домам, у которых есть незамужние дочери. — Он пожал плечами. — И я…

— Мать мне это объясняла.

— Ничто не дает вождю большей преданности, чем атмосфера бравады, смелости, куража, — сказал герцог. — Вот я ее и культивирую.

— Ты руководишь хорошо, — запротестовал Пауль. — Ты хорошо правишь. Люди следуют за тобой добровольно и с любовью.

— Мой корпус пропаганды — один из лучших, — горько усмехнулся герцог, отворачиваясь к пустыне. — Здесь, на Арракисе, у нас больше возможностей, чем Империя могла бы себе представить. Но иногда я думаю, что стоило бы предпочесть бегство, стать отступниками. Иногда я хочу, чтобы мы безымянно и бесследно растворились среди людей, став менее уязвимыми перед…

— Отец!

—

Да, я устал, — повторил герцог. — Ты знаешь, что мы используем осадок, получающийся при очистке Пряности, в качестве сырья и уже запустили собственную фабрику по производству фильмолент?

— ?..

— Мы не можем допустить дефицита пленки, — объяснил герцог. — Как иначе мы можем наводнить своей информацией деревню и город? Люди должны знать, сколь хорошо я ими правлю. А как они смогут узнать это, если мы им не расскажем?

— Тебе надо все-таки немного отдохнуть, — сказал Пауль.

Герцог стоял совершенно неподвижно — четкий силуэт на фоне солнца.

— У Арракиса есть еще одно преимущество, о котором я чуть не забыл упомянуть. Пряность тут во всем. Мы вдыхаем ее и съедаем вместе с любой пищей. И я полагаю, это дает определенный иммунитет к некоторым из самых распространенных ядов из «Справочника асассина». И необходимость следить за каждой каплей воды ставит все производство пищи — выращивание дрожжей, гидропонику, производство химовита, — короче, все — под самый строгий надзор. Мы не можем, к примеру, избавиться от большой части нашего населения с помощью яда — поэтому и на нас не могут напасть таким способом. Арракис делает нас моральными и нравственными.

Пауль хотел ответить, но герцог жестом прервал его:

— Мне нужен кто-то, кому я мог бы говорить подобные вещи, сын.

Он вздохнул и опять взглянул на иссушенный ландшафт, откуда теперь исчезли даже цветы — растоптанные сборщиками росы, увядшие под утренним солнцем.

— На Каладане мы правили, используя силу моря и воздуха, — сказал герцог. — Здесь мы должны ухватиться за силу Пустыни. Это твое будущее владение, Пауль. Что с тобой станет, если со мной что-то случится? Наш Дом станет не отступническим, а, так сказать, партизанским Домом — преследуемым, бегущим…

Пауль пытался что-то ответить, но так и не нашел что. Никогда еще он не видел отца таким.

— Чтобы сохранить Арракис, — продолжал герцог, — встаешь перед неизбежностью решений, которые могут стоить тебе самоуважения. — Он указал взглядом на зелено-черное знамя Атрейдесов, безвольно повисшее на флагштоке на краю посадочного поля. — Это благородное знамя может стать символом зла.

Пауль сглотнул пересохшим горлом. Слова отца несли печать обреченности. Мальчик почувствовал пустоту в груди.

Герцог извлек из кармана таблетку стимулятора и проглотил, не запивая.

— Сила и страх, — сказал он. — Вот инструменты государственной власти… Я вынужден еще раз подчеркнуть, как важно, чтобы ты полностью овладел методами партизанской войны. Этот ролик… они называют тебя «Махди», «Лисан аль-Гаибом» — в крайнем случае попробуй поставить на это. Это — твой последний шанс.

Пауль смотрел на отца и видел, как распрямляются его плечи — подействовала таблетка, — но слова страха и сомнения не забывались.