Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Замечательно, — сказал Эдуард. — Вот наш народный хор. А перед вами, товарищи пенсионерки, специальная экспедиция Академии наук, приехали записывать и изучать. Большое внимание уделяют сохранению и утверждению народного творчества. Прошу взаимно знакомиться! — Эдуард Олегович отступил на шаг и сделал широкое движение рукой, как сеятель. Затем добавил: — Пошли внутрь помещения. Там поговорим, а то дождик собирается…
Вениамин в клуб не пошел. Эта мирная на вид деревня скрывала в себе тайны, ускользающие, но ощутимые, невыдуманные. Тайна утреннего выстрела из пушки вроде бы разрешилась.
Вениамин огляделся, раздумывая, куда направить свой путь. Он казался самому себе витязем на распутье. И потому решил подождать, как распорядится судьба, — должен же быть знак, который направит его в нужную сторону.
Намек материализовался через две минуты и принял форму знакомого грузовика, который медленно выехал из улицы на площадь. Вениамин сначала решил, что в деревне есть особые ограничения для единственной машины: может, охраняют медведей. Но тут же выявилась причина столь медленного движения: Василий, сидя за рулем, разговаривал с какой-то девушкой, чьи ноги были видны по ту сторону грузовика.
— В кино вечером пойдешь? — спросил Василий, глядя из кабины в сторону и вниз, так что Вениамину был виден только его крепкий коротко остриженный затылок.
— Мне заниматься надо, — ответил почти заглушенный мотором девичий голос, который Веня узнал бы из тысячи.
— Я вот и без образования зарабатываю. Главное — уметь использовать обстоятельства.
— Кого цитируешь? — спросила Ангелина.
— Я не цитирую, я сам придумываю, — сказал Василий. — Ты не думай, для меня авторитетов нету.
— Поезжай в город, — сказала Ангелина, — молоко скиснет.
— Наше не скиснет, — сказал Василий. — Я его водой из ключа разведу.
— Ты не шути! — сказала Ангелина, прибавила шагу, и Вениамину было видно, как загорелые ноги переместились вперед, но Василий чуть прибавил скорость и догнал девушку.
— А в кино пойдешь? — спросил он.
— Не пойду.
— Ученые приехали? Я им покажу, где раки зимуют.
— Брось ты свои угрозы, — сказала Ангелина.
Дальше разговора Вениамин не слышал, потому что грузовик и Ангелина отошли далеко.
Вениамин побрел по дороге, любуясь резьбой на наличниках и столбах, греясь под северным нежарким, но уютным солнцем, глядя с нежностью на жеребенка, который выскочил на улицу, оглянулся, взбрыкнул и погнался за курами, а те лениво разбегались, уступая ему дорогу. У крайнего дома, от которого дорога спускалась в низину, Вениамин остановился. Столбы ворот, седые от старости, представляли собой солдат в высоких гренадерских шапках. Носы у солдат уже откололись, как и дула ружей, но глаза гневно глядели вперед из-под насупленных бровей. Сюжет резьбы показался Вениамину необычным — ни в одной из специальных статей, несмотря на свою любознательность и осведомленность в народном творчестве, он о таком не читал. «Надо сказать Андрюше, чтобы сфотографировал», — подумал Вениамин и в этот момент услышал над головой стройное многоголосое пение, ровное и негромкое.
В окне высокого этажа показалась девичья головка, будто там догадались, что с улицы подслушивают. Брови удивленно взлетели при виде худого молодого человека
— Здравствуйте, — сказал Вениамин.
— Здравствуйте, — ответили во всех окнах. — Вы из экспедиции?
— Он за Мишкой бегал, — сообщила первая девушка.
— Они за мельницей приехали, — сказала женщина во втором окне.
— Нет, — сказали в третьем, — они песни собирают.
— Идите сюда, — сказали в четвертом, — мы вам споем.
— С удовольствием, — сказал Вениамин, забыв на минуту о своей раскраске.
На пороге большой, в два света комнаты Вениамина встретила статная старуха с гладко зачесанными волосами. Девушки и женщины, пока Веня поднимался в дом, успели рассесться за валики, схожие с диванными, на которых были натянуты кружева, разобрать вересковые коклюшки.
— Добро пожаловать, — сказала торжественно старуха, — в ручьевскую кружевную артель.
Назвавшись директоршей артели, она повела аспиранта вдоль валиков, говоря солидно, медленно, но без перерыва, как профессиональный экскурсовод.
— Наши кружева некогда славились даже за пределами области и в 1897 году на выставке в Брюсселе получили серебряную медаль.
— Большую серебряную медаль, — уточнила толстуха в сильных очках.
— Это неважно, мы не спесивые, — сказала директорша. — Однако промысел наш захирел и почти иссох. Только в последние годы начала возрождаться слава ручьевских кружев. Но вот беда — в области наш узор не берут, говорят, что не народный, приходится ширпотребом заниматься.
— Ширпотребом! — раздались возмущенные голоса.
— А вы только поглядите, что мы умеем делать! Ведь этого больше никто не может.
Кружевницы повскакивали с мест и сгрудились за спинами директорши и Вениамина около большого стола, на котором лежал громадный альбом в дряхлом сафьяновом переплете. В нем были наклеены образцы кружев — некоторые пожелтели от старости, другие новые.
Вениамин и в самом деле удивился, увидев эти кружева. Тонкие нити сплетались в охотничью сцену — мужчина в камзоле и треуголке охотился на уток; на следующей странице дамы в пышных платьях играли в жмурки с изысканными кавалерами на фоне изящных павильонов. Замок соседствовал с русской церквушкой, и вокруг ходили хороводом девицы в кокошниках…
— Невероятно, — сказал Веня.
— Вот то же самое они нам и сказали, — подтвердила статная директорша. — Сказали, что это не входит в рамки и, значит, это не искусство. Вы знакомы с такой узкой психологией?
— К сожалению, знаком, — сказал Вениамин.
— Они говорят, не народное, — вмешалась девушка в очках, — а у нас в деревне так плетут третий век подряд.
— Третий век, — прошептала древняя голубая бабушка из угла.
Вениамин взглянул в ту сторону и увидел над ее головой два потемневших от времени портрета в потертых золоченых рамах. Художник, который писал их, видно, не обучался в академии, пришел из иконописцев, но был талантлив и наблюдателен. В портретах чувствовалась крепкая рука и уверенность в себе.