Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Мое искусство миллионам людей нужно, — сказала она наконец. — Ты не представляешь, как меня все любят! Я сознание вчера потеряла на сцене, говорят, некоторые хотели покончить с собой, а сюда меня перевезли по личному указанию министра здравоохранения. У него мое дело на контроле.
— Так тебе не сказали про сердце?
— Я же тебе говорю, что мандражу! — В голосе возникла и Умерла визгливая нотка. — Иди, я спать буду. В меня столько накачали наркоты, даже удивительно, что я с тобой разговариваю.
—
Когда я сказал эту короткую фразу, мне сразу стало легче, как Цезарь, перешел Рубикон. Теперь можно расправиться с сенаторами.
— Что ты говоришь, Ванечка?
Как женщина, она почувствовала по моему тону: дело плохо.
— Я люблю эту девушку.
— Ты любил ее? Ужас какой-то. Она умерла, да?
Я не смог ответить, а воображение певицы вдруг понесло ее:
— А твоя девушка красивая, да, добрая? Ой, как хорошо! Мне повезло, в натуре. А я так боялась… А что с ней, под машину попала?
— Она живая, — сказал я. — И даже не знает, что завтра умрет.
— Кончай хохмить!
Ее сердце екнуло, и монитор показал лишний пик.
— Я не шучу. Стал бы я шутить. Подумай — здесь и сейчас. Разве это место для шуток?
— Тогда хоть объясни!
— Ты про клон слышала? Про клонирование?
— Овечка Долли, да? Мне Крутой предлагал такой псевдоним взять, а ребята освистали. Это пускай Свиридова про свою овечку пищит.
— Погоди, послушай меня. Клоны уже есть. Я сам из клона.
— Что это?
— Берут клетки донора, отца, и выращивают их в пробирках. Сколько смогут, столько и выращивают. Я знаю, что сначала нас было двадцать семь. Девять забраковали — процент ненормальности очень велик. Восемнадцать осталось. Нас было восемнадцать, и мы были одним клоном, то есть абсолютно одинаковые! Правда, абсолютного ничего нет, но ты бы нас не различила.
Вдруг она захихикала, лицо сразу ожило, стало таким милым и лукавым.
— Вас в одинаковых колясочках возили, — сказала она.
— Нет, — ответил я. — Мы сразу родились взрослыми. Два года назад. Мы родились в том возрасте, в каком был наш донор, наш отец. Ему было восемнадцать, и его никто не знает.
— И вы ничего не знали?
— В следующий раз объясню, — пообещал я. — Кое-что знали, кое-чему нас учили. Мы — часть большой научной программы.
— А где Долли?
— Если заболел очень большой, знаменитый человек или очень нужный нашей стране, то мы приходим на помощь. Мы… отдаем свою печень, сердце, глаза, чтобы спасти человека.
— Но ведь так погибнуть можно!
— Нас было восемнадцать, а осталось десять.
— Это ужасно!
— Были такие стихи поэта Тихонова: «Не все ли равно, сказал он, где. Пожалуй, спокойней лежать в воде».
— Ты смеешься,
— Какой уж тут смех. В соседней палате лежит маршал, летчик, великий человек. Лешенька из нашего клона отдал ему свою печень.
— Да точно врешь!
И я подумал — вот она встанет, захочет проверить, пойдет в соседнюю палату, а там совсем другой, коммерческий пациент. Но она же не пойдет.
— И еще есть другой клон, женский. Там есть девушка, которую я люблю. Она должна завтра отдать тебе свое сердце.
— Помолчи ты со своими глупостями! А то я кричать буду.
— Почему?
— Потому что ты нарочно меня пугаешь. Тебе деньги нужны?
— Ты не веришь?
— Так я тебе и поверила!
— Ты откажешься от операции?
— Никогда не откажуся! Врешь ты все.
— Мою девушку зовут Дашей. Она на тебя немножко похожа. Только не умеет петь. А может, просто не училась петь.
— Так не бывает, — сказала Травиата. Да какая она Травиата — точно, Лариса.
— Почему?
— Потому что их всех давно бы посадили.
— Лариса, — сказал я. — Об этом же не пишут в газетах. Об этом вообще не говорят. Этого нет. И меня нет.
— А у тебя паспорт есть? — спросила Лариса.
— Он лежит в отделе безопасности Института, — сказал я. — Мне так говорили.
— Никто никогда не станет убивать человека.
— А для меня в этом не было ничего удивительного. Я только недавно подумал, что это неправильно. Нас так научили, что человек должен уметь жертвовать собой ради народа, ради родины. Ты знаешь об Александре Матросове, о Гастелло?
— Я знаю про японские харакири, — вдруг сказала Лариса.
— Ничего общего. У нас высокая цель. Я был в этом уверен, но сейчас уже не так уверен. Даже не из-за себя. А потому что моя Даша и ты — вы ничем не отличаетесь. Только ты свое уже пожила, и в «Мерседесе» каталась, и коттедж построила, а Дашка ничего не видела, но очень хочет выйти замуж и родить ребеночка.
— Ой, я тоже хочу ребеночка, — тихо сказала Травиата. — Только мне нельзя. — Она коснулась длинными тонкими пальцами груди слева, показывая, что виновато больное сердце.
— Ты откажешься от операции!
— Не говори глупостей, Ваня, — сказала она. — Ты псих, но должен понимать, никто меня слушать не будет. Они сделают как надо, даже если бы ты не придумывал, а в самом деле такая фабрика работала, чтобы из людей людей делать. Они же в этом никогда не признаются.
— Тогда уходи, — сказал я.
— Как так — уходи?
— Вставай и уходи.
— Мне нельзя вставать, я умру.
Ну почему я заранее все не продумал? Я решил было, что расскажу правду Травиате, она поймет и уйдет из Института. И Дашку не тронут.